Клаудиу Агиар - Возвращение Эмануэла

Наконец шеф сделал еще один поворот на своем стуле и, придвинувшись к столу, сложил бумаги в архивную папку. Эти действия явно имели какой-то смысл для человека с линейкой. Видимо, они означали, что в отношении меня не было другого выхода, как приступить к следующему этапу. Поэтому экзекутор прошел вперед и, просунув руку между занавесками, открыл потайную дверь, ведущую в другое помещение. Потом он сделал мне знак следовать за ним. Послушный, как школьник после наказания, я медленно двинулся. Я был настолько деморализован, что чувствовал себя животным, выброшенным из своей привычной среды обитания. Подчиняясь первобытным инстинктам, я не только осматривал, но и обнюхивал все вокруг.

Помещение было просторным. По углам стояли шкафы. Помимо деревянных ящиков и ящичков, столов, стульев, телефонов, электрических ламп всех разновидностей и размеров в глаза бросилось множество проводов, гнездившихся в специальных разъемах. Неужели здесь применяли пытки, о которых рассказывали заключенные? В это невозможно было поверить. Обстановка в целом больше напоминала бухгалтерскую контору. Что может быть общего между бюрократическим учреждением и человеческой бойней? По правде говоря, я был настолько напуган, что несколько табуреток, стоявших в центре, принял за ящики. Неужели я видел только то, что позволяло мне разыгравшееся воображение?

Несколько человек, скрестив руки, сидели за столами и оживленно беседовали. Поскольку мужчина в темных очках покинул меня в середине зала, я оставался стоять там, испытывая сразу два чувства. Одно из них было удивление, другое — желание как можно быстрее прийти в себя, так как все предметы вращались перед глазами, как живые. В конце концов я все же потерял равновесие и эффектно, с грохотом, рухнул на пол. При этом я одновременно видел себя со стороны. Так случается с нами только в ночных кошмарах.

Не в состоянии собраться с силами, чтобы подняться на ноги, лежал я довольно долго. Люди, сидевшие за столами, продолжали оживленно переговариваться и, казалось, не замечали моего присутствия. А возможно, мое распростертое тело было для них еще одной вещью или просто частью их работы, приносящей удовлетворение. Поэтому им было весело. Только потом я понял, что смеялись не надо мной. Я не мог стать даже поводом для шуток, поскольку не был человеком. Придя в чувство, несколько минут я оставался неподвижным, как будто бы все еще находился без сознания. Служащие иногда вставали со своих мест. Я ощущал их шаги совсем близко от себя. Может, они готовили свои рабочие инструменты, так как рылись в деревянных ящиках. Кто-то, печатая, с силой стучал по клавиатуре. А я мучился.

Человек в темных очках подошел ко мне:

— Давай, креол! Удар линейкой по рукам никого еще не убил. Тебе всего лишь пощекотали ладони и больше ничего. Давай, вставай, праздник продолжается!

Вернувшись к разговору с остальными, он отошел. И все же я попытался поднять свое тело, причем без помощи рук. Несмотря на все усилия, встать не удалось. Полицейский, наблюдавший за мной из своего угла, крикнул:

— Ну, что же ты? Садись!

С этими словами в мою сторону по полу со скрежетом полетел стул. Он остановился, почти коснувшись моих ног. Однако и это не заставило меня пошевелиться. Я прикинулся мертвым, хотя на самом деле уже все хорошо слышал.

Старик с пышными усами, покуривая сигару, рассказывал своим друзьям о самых громких свежих преступлениях и об арестах, которые полиция только что произвела. Его рассказ заинтересовал меня, потому что, насколько удалось понять, он стремился доказать, что работать «снаружи» лучше, чем «внутри». В какой-то момент, повернувшись к мучителю в темных очках, он заявил:

— Послушай, брат, не знаю, как ты выдерживаешь здесь, в четырех стенах, с этими недоумками. У них головы набиты идеями, как у священников. Фанатики! Ну, ударишь ты его несколько раз своей линейкой. Какой в этом толк, если они не раскрывают рта, даже когда их убивают? Даже железные прутья, клещи, телефонный провод и электрический ток не всегда дают результаты. Какого черта ты хочешь добиться этим нововведением — линейкой? Я уже говорил шефу. Думаю, что этих типов остается только убивать. На улице лучше. Там, по крайней мере, легче дышится, встречаешься с людьми — и с хорошими, и с плохими. Шлюхи, мерзавки, предстают во всей своей красе! Поэтому я хочу, чтобы ты работал со мной! А здесь пусть работают те, у кого терпения побольше. Вот сам смотри, к примеру, вчера наша команда «выудила» акулу от наркобизнеса, приплывшую из Сан-Паулу. Знаешь, как нас за это наградят? Крупная рыба, брат, и мы ее уже засекли. Теперь осталось только приготовить наживку и подождать. Его кличка Блондин. Знаменитый Блондин! И все уже на мази. Это тянет на самые крупные заголовки в главных газетах всей Бразилии! Решай! Ты нам нужен!

Дальше последовала пауза. Человек в темных очках спокойно укладывал свои инструменты в черную сумку Кажется, только закончив протирать линейку для битья, он вспомнил, что я все еще лежу на полу Бросив на меня многозначительный взгляд и тем самым дав понять, что место для разговора на такую тему не подходящее, вместо ответа на сделанное ему предложение, он отрезал:

— Договорим позже в ресторане, подожди меня там, ладно?

Старик с сигарой вышел, и я вновь остался с человеком в темных очках и еще двумя полицейскими, продолжавшими болтать, ни на что не обращая внимания. Один из них приблизился ко мне и попросил показать руки. Так как я, продолжая притворяться, не отреагировал на его слова, он уперся носком своего ботинка в мое плечо и перевернул меня на спину. Теперь ему все было видно и он мог, профессионально оценив работу, высказать свое мнение:

— Руки что надо. Твой метод — просто восьмое чудо света. Кроме того, для таких ребят вытерпеть эти удары линейкой все равно, что выпить чашечку кофе, потому что черные не умирают. Они подыхают, только когда подходит их срок.

Однако другой полицейский, сидевший положив ноги на стол, промычал со своего места:

— Никакого чуда. А для парня это развлечение. Мой отец рассказывал: чтобы выучить таблицу умножения, ему довелось получить немало таких ударов. Он говорил, что от них не остается ничего, кроме мозолей, а руки становятся только крепче.

Человек в темных очках, приводивший в порядок провода на другом столе, раздраженно запротестовал:

— Ты завидуешь. Потому что только я умею пустить кровь, не оставляя следов. Нет такого медицинского обследования, которое могло бы их обнаружить. Это лучший способ заставить их раскрыть рот!

И вдруг он взял меня в свидетели:

— Не так ли, креол?

Я промолчал. Но именно в то мгновение мне захотелось признаться в дружбе с Блондином. Откуда взялось такое неожиданное желание? Я и сам не знал. Еще совсем недавно Блондин заставлял меня совершать скабрезности, о которых я старался забыть любой ценой. Зачем в таком случае объявлять себя его другом? Правда, однако, заключалась в том, что чем больше я пытался вытравить образ Блондина из своей памяти, тем больший вес обретали его справедливость и доброта, проявленные по отношению ко мне. Я вспомнил его лицо, его грубый юмор, наглый хохот, даже странное обращение с Жануарией, о которой он, к моему удивлению, ничего не хотел слышать. Затем мне пришло в голову, что Блондин был единственным человеком, способным подтвердить полицейским, что я рассказал им правду. Получалось, что нужно было найти способ приблизиться к Блондину. Блондин, подумал я тогда, мне снова просто как подарок с неба свалился.