Джонатан Рабан - Как птички-свиристели

По идее Том с Джоэлом могли найти общий язык: в конце концов, и тот и другой — педагоги, однако общение у них как-то не клеилось, и Том всегда заговаривал с Деброй, а Джоэл — с Бет. Так дамскую беседу постоянно прерывали скучающие, требовавшие внимания мужчины. «Пусть бы уж лучше важничали и выпячивались каждый на свой лад», — сказала однажды Дебра после неудавшегося вечера в баре «Георгин», и Бет немедленно представила двух мужей в виде кулдыкающих индюков: бороды алые и на ногах шпоры. Тот ужин оказался последним.

— Окно я помню, — говорила Дебра, — мне оно нравилось.

— И мне. Через него свет проникал в дом такими цветными квадратиками… Я просто потрясена.

— И что там Тому взбрело в голову?

— Гете.

— Что?

— Я пришла за Финном, а тут он со своей несносной улыбочкой. Только и сказал: «Больше света!» Последние слова Гете. Последние, да не совсем — об этом мне пришлось выслушать порядочно. Если верить Тому, на самом деле Гете сказал что-то вроде «Пожалуйста, отворите ставни», но после его смерти фразу сократили, вот и осталось «Больше света!». Ты представляешь? На улице темно, в стене — здоровенная дыра, сквозь нее ветрище холодный задувает, Финн окоченел в своей маечке с покемоном, мобильник разрывается — стекольщик все никак не договорится насчет нового стекла… И тут я выслушиваю лекцию по немецкой поэзии.

— Ох, боже мой, ну точно как Джоэл…

— Он что, тоже вдарился в Гете?

— Нет, в Великого Человека. Эта одержимость знаменитостями — Гитлером там или Иисусом — бывает у всех маньяков. А мой бывший муж помешался на Франклине Рузвельте. Магистерское исследование Джоэла касалось «Нового курса» [104] «Новый курс» — система экономических реформ президента Ф. Рузвельта, направленная на преодоление Великой Депрессии. , поэтому на Рузвельте он собаку съел. Знает его первую инаугурационную речь наизусть. Я поначалу до смерти пугалась, когда слышала, что, оказывается, бояться следует только одного — самого страха.

Дебра, поджав босые ноги, сидела будто на жердочке и чай пила, точно пугливая птичка — дождевую воду.

— А любимое кресло Джоэла! Он передвигался на нем по комнате, будто в инвалидной коляске, и курил воображаемую сигарету. С мундштуком. Джоэл терпеть не может курить, и мне пришлось бросить, как только мы начали встречаться. Но когда на него находило, он все затягивался и затягивался своей несуществующей сигаретой, пока и в самом деле не начинал хрипеть.

— Да уж, забавно.

— Теперь может быть, но не в те минуты. Знаешь, вообще-то Джоэл — скромный и приличный школьный учитель, и учитель хороший. Дети его любят и поддерживают с ним связь еще долгое время после окончания школы. Он то и дело получает письма по электронной почте от тех учеников, которые выбрали историю как специализацию уже в колледже. Джоэл разбирает их курсовые и советует, что прочесть. О, как учитель он просто чудо! И все-таки каждый год, перед самыми летними каникулами, Джоэл будто специально подгадывает и становится настоящим Годзиллой.

Голос у Дебры сухой, дребезжащий, и говорит она с западным акцентом и интонациями фермерши. Снаружи на ее кабинке в редакции «Пост-интеллидженсер» Дебра прикрепила заказной номерной знак «ДЕБРА!», дабы заявить, что она родом именно из Южной Дакоты. Одной из обязанностей Дебры была подгонка «Лакомого кусочка» — пятничной рубрики, посвященной шоу-бизнесу: спонтанные россказни о голливудских размолвках и браках, судебных процессах и подозрениях о раке груди у актрис, многомиллионных контрактах и чудесах омоложения в клиниках Аризоны. Вся информация набиралась в пресс-релизах и бульварных газетенках. Бет, которой иногда приходилось заменять Дебру, никак не удавалось взять нужную, фирменную интонацию рубрики, где к головокружительно легкому трепу о жизни звезд примешивались нотки вселенской скорби. Дебра же писала в подобном стиле, абсолютно не напрягаясь. Слушая ее сейчас, Бет подумала: «Это же „Лакомый кусочек“. Да она просто в очередной раз кропает свою милую рубрику».

— …Так и раздувается. В буквальном смысле. Прямо на глазах. И потом от него несет — он до ужаса озабочен проблемой мирового господства, тут и душ принять недосуг! А Том доходит до такого состояния, когда и сон ему не нужен?

— Да нет, со сном у Тома проблем никогда вроде не было.

— A-а, это другой важный симптом. Когда Джоэл на подъеме, он не спит по два, по три дня. Я встаю ночью в туалет, а он в своей дурацкой «инвалидной коляске» делает затяжки и талдычит мне про мозговой трест — ну как же, выдающиеся умы — вроде него, верно? Нет, говорит он совсем как нормальный, да ты бы в этом и не сомневалась, если б не знала наверняка — муж мой того. В общем, урок истории в аду.

— Я на нескольких поприсутствовала.

— Знаешь, какой у психов бывает жуткий взгляд? Когда кажется, что они говорят тебе: «Это все не я, это кто-то другой»? И правда, там их двое. Один совершенно сумасшедший, а другой лишь невероятно печальный, и он как бы просит: «Вытащи меня отсюда!»

Нет, подумала Бет, Том вовсе не такой, никогда не был таким. Он вечно погружался в себя, сам того не замечая, — вот его проступок . И оправдания душевной болезнью Том не заслуживал. Чтобы без помех радоваться квартире — а Бет здесь очень нравились пустые пространства и стерильная чистота, — женщине была необходима твердая уверенность в полнейшей разумности мужа.

— Я ходила к нему, Бет. Ты уже устала мне сочувствовать…

Дебра икнула, довольно громко, и Бет увидела, как черты ее лица, всегда столь резкие, вдруг смягчились, щеки мелко задрожали.

— Черт, извини. — Плечи Дебры затряслись. Она попыталась улыбнуться, получился жалкий оскал, тут же исчезнувший. Стиснутым кулаком Дебра терла глаза. — Мне плевать. Правда. А, линзу потеряла, зараза… Нет, вот нашлась…

Дебра приподняла веко, вставляя линзу, и тут ее вновь забила дрожь. Сначала она словно зашлась мелким смехом, потом стала тихо подвывать, и звук этот походил на отдаленный свисток поезда в ночи.

Бет все не могла привыкнуть к планировке нового жилища: поспешив подняться, больно оцарапала голень об угол столика и перевернула свой бокал. На столешнице образовалась винная лужица, а Бет, прихрамывая, подошла к подруге и смущенно, неловко обняла ее.

— Дебра? Деб?

Она казалась даже легче Финна, совсем бесплотная, словно едва оперившийся птенчик, выпавший из гнезда.

— Я никогда не плачу, — сказал Дебра, — вообще. Наверное, съела что-то.

— Бедная малышка, — сказала Бет. Точно таким голосом она обычно утешала Финна.

— Ну, аналитик, следующая ревешь ты. Решено?

— Решено.

Типичная беллтаунская сцена: голубой пуф, брюнетка в объятиях блондинки — никто бы и внимания не обратил на подобное. Но вот любопытная деталь справа — к низенькой переборке между кухней и комнатой прижался мальчуган в пижамке, с волосами, издали похожими на неровную кляксу над белым пятнышком лица. Он стоит совершенно неподвижно, вытянув шейку, и маленькая его фигурка напоминает паучка. Крошечного, но ядовитого, готового в любую секунду ужалить, показавшись из укрытия.