Маргарита Меклина - POP3

Вероятно, Вы в этом замке, набитом испанской-греческой всячиной, двумя огромными бассейнами глубиной в десять метров, шедеврами архитектурной мысли, в которые потом запустили слуг, так как баре боялись на глубине плавать в ничем не подогретой воде, — вероятно, бывали Вы там, в этом творении архитектора Джулии Морган, похожей не на архитектора, но архивариуса в своем сюртучке, колпачке…

Мне кажется, для иных писателей достаточно, к примеру, родиться в замке Херста, окруженными вещами — и всю жизнь эти вещи, сквозь призму памяти или солнечных лучей, осторожно проникающих в замок, или сквозь цепи исторических гроз, проносящихся над золотыми бассейнами, описывать — мне вот, например, очень нравятся Ваши описанья предметов…

Здравствуйте, дорогой Аркадий!

Меня всегда занимало, как «объяснение» истины или философского текста всегда городит свою, параллельную, изгородь — так и с Вами, говоря о Кондратьеве, Вы натягиваете тетиву собственных текстов, проверяя их то ли на разымчивость, то ли на прочность: «узор травм определяет контуры будущего». Нужно ли говорить Вам, что, читая впервые «Китайское солнце», я прочитала «узор травы» и ясно себе узор этот вообразила? He-аудитория, не-читатель, не-автор, anti-matter — а прирученный географами глобус Вселенной предстает на балу сновидений стеклянным шаром с идущим в нем «черным снегом букв», который, еще храня в памяти образ обычного пресс-папье, предназначенного для укрощенья бумаги, вдруг превращается в магический (искаженный) кристал (Кая и Герды)? Неудивительно упоминание Борхеса.

Герой его, Хладик, вдруг видит во сне «обширные хранилища» с томами, в которых спрятана буква, кажется, дающая объяснение происхожденью Вселенной… Или буква эта является сущностью Дьявола, чьим излюбленным занятием, кстати, является сбор обрезков роговичных веществ, коими являются рога, ногти… (Вы же утверждаете, что «смерти ногти ни к чему» — а что же ей тогда нужно? Не может же она быть неприкаянной…) Некие же любители Каббалы утверждают, что в Торе каждая буква — судьба человека…

И вот уже выстраивается у Вас особый прогулочный мир с шанхайскими мачтами и мореплавателями, любующимися на свои отраженья, а также бумажными ангелами, «летящими долу камнями» и перед смертью кричащими: «самолет, быстро, время… расскажи, про что Кондратьев писал…» «Книга совпадает страницами», или «книга, или ее содержанье, совпадает со страницами» — образ геометрически чистый и прочный — но что же делает тут бумажный ангел? Сложен ли он из книжных листов? Почему он проходит чрез алхимическое превращение из бумаги — и в камень? Обожжены ли его крылья? Проеден ли он шелковичным червем?

Милая Рита,

Конечно же, и антельские оригами, и «травы», и «травмы» с некоторым постоянством обнаруживаются в некоторых строках, превращаясь друг в друга. Сейчас мне думается, что подобное повторение, совпадение или попросту заурядная неряшливость в обращении с материалом (а, может, не до конца осознаваемая корысть) являются отдаленнейшим отголоском какого-то моего давнего стихотворения… но, что тоже не исключено, навязчивость этого не совсем отчетливого образа и его фонетическая двусмысленность не вполне очевидным образом связаны с рассмотрением состояния, которое должен достичь слушающий у Аль Газали: «изумленный, погруженный в море созерцания своим состоянием подобен состоянию женщин, порезавших свои руки про созерцании красоты Йусуфа, мир ему, — их изумление было столь велико, что они утратили способность чувствовать». The point is, что женщины порезали свои руки, собирая траву, разбираясь, так сказать, с ее узором…

Уверен, что наряду с этим есть множество иных версий, и среди них непременно существует доказывающая недостаточность каждой из них и себя самой, притязающей на собственное превосходство хотя бы по причине того, что она указывает на неполноту себе подобных.

Но каждое чтение и есть воспроизведение, извлечение версии возможного из чистой возможности, представляемой пишущим, который в своем «действии» (даже потому, что пишущий движет рукой/руками, невзирая на то, что многие книги, которых мы не прочли, но догадка о странном, скользнувшем мимо, существовании которых присутствует в нас до того как мы принимаемся писать впервые — были написаны в абсолютной тишине и неподвижности) сводит какую-либо возможность инерции-продления в немыслимую точку извечного начала/предела.

Именно здесь смерти ничего не нужно, именно в этом месте вне привычных мер она, смерть, становится совпадением с собой без какого-либо остатка, она есть точка разрыва, сияния вне какой-либо мыслимой или переживаемой длительности.

Наверное, потому ей ни к чему не только чьи-то ногти, но и идеи, плоды сомнений, истина, тело, произведения искусства, бессмертие и т. д. В тени совершенной прозрачности этого факта ее путают с любовью. После чего метафора переносит смерть в расположение оксюморона.

Настроение, — обычное дело — отвратительно. Не покидает ощущение, будто несколько последних месяцев носил мешки с песком. Отнюдь не с золотоносным.

Очень часто о вас думаю.

Желаю всех-всех, самых пленительных приключений на свете, легкого вина, прекрасного первого января и исписанных страниц.

Здравствуйте, дорогой Аркадий!

У Могутина я переняла замечательную литературную привычку: коллекционировать мыло. У него было одно с замурованной лягушкой внутри, такое же я увидела в магазине на следующий день и тут же купила.

Мое же «писательство» идет рука об руку с жизнью, то бишь, когда мне надо написать о каком-то событии, оно тут же возникает, с единственной целью, чтобы быть МНОЮ описанным. Некоторые могут сказать: «по совпадению, это событие происходит именно тогда, когда я подумал о нем. По совпадению, я оказался/оказалась как раз в той точке, где помещается горнило моего интереса». По моей же теории, к примеру, томагавки поднимаются со дна залива с единственной целью: попасть в мою книгу.

Я даже остерегаюсь упоминать смерть матери Патрисии Херст, о которой я Вам говорила и которая умерла на третий день (в эту среду) после того, как я побывала в замке Херста, и разумеется, только для того, чтобы попасть в мой новый рассказ, к которому, а также к «подчистке» Вайнбергера, я сейчас приступлю.

Милая Рита,

Вчера услышал песню: «русская зима, повсюду белый порошок…». Так ли повсюду? Так ли бел этот странный порошок? Меня же до сих пор не оставляет некая, сказал бы, глубокая озадаченность, посетившим многие годы назад предположением.

Допустим, некто принимает… ну, что-нибудь эдакое из ряда психоделических препаратов. После чего отъезжает в те или иные области к доктору Кастанеде. Иные усердно ведут дневник путешествий. Некоторые, сибаритствуя, наслаждаются переменой мест и радужным мельканием, пролетающих мимо и вверх, оконных переплетов… Но что, казалось бы мне, странствующему с казенной подорожной офицеру, до них?