Джеймс Олдридж. - Дипломат

– Все мои дела таковы, что от них хочется сбежать, – сказал Асквит более задушевным тоном. – Вся эта мелкая дипломатическая возня – не занятие для умного человека. С вами приятно поговорить, Мак-Грегор. Я могу работать с Гарольдом, но разговаривать только с вами. Ситуация сложная! Но вы сами виноваты, если я смущаю ваш ум: что это вам вздумалось искать у меня опоры? Я вас запутал, Мак-Грегор?

– Нет, но я теперь вижу, что все это еще сложнее, чем я думал.

– Вы понимаете, против чего вы идете?

– Да.

– Что же, сказать вам, что это безнадежное дело? Что вы все равно ничего не добьетесь?

Мак-Грегор молчал.

– Какой-нибудь план у вас есть?

– Нет. – Мак-Грегор, как и Асквит, понизил голос. – Одно дело понимать положение вещей, другое – сделать что-нибудь, чтобы изменить его.

– Могу сказать вам только одно, – медленно проговорил Асквит, – все будет впустую, пока вы не отдадите себе отчета в том, что делаете. Если уж вы решите бросить Эссексу вызов и выступить на защиту Иранского Азербайджана, делайте это основательно, Мак-Грегор. Основательно, обдуманно, по-настоящему. Иначе ничего у вас не выйдет.

– Это я уже слышал. Кэтрин только и знает, что твердит об этом.

– Вот как? Кэти делает большие успехи, правда, Мак-Грегор?

– Не знаю, – ответил Мак-Грегор. – Она слишком поддается своим настроениям.

– Вы видели ее после приезда?

– Нет.

– Почему?

Мак-Грегор пожал плечами.

– Не упускайте Кэти, Мак-Грегор. – Асквит потер руки. – Вы отлично друг друга дополняете. Не ждите от Кэтрин особых приглашений. Вы знаете, где она живет?

– Знаю.

– Почему бы вам просто не пойти к ней?

– Я ходил, но не застал ее. Она, повидимому, очень много выезжает, и все с Эссексом.

– К чорту Гарольда! – крикнул Асквит. – Все покажется вам легко и просто, если Кэти будет вас поддразнивать и подгонять. Я думал, что у вас с ней все наладилось.

– Кэти в Иране – это не то, что Кэти в Лондоне. – Мак-Грегору не хотелось распространяться на эту тему.

Но Асквит не отличался деликатностью в такого рода делах. – Ей нужно обрести почву под ногами. Не торопите ее. Она еще сама себя не нашла. Ступайте к ней. Вы ей нужны.

– Сомневаюсь.

– Я знаю, что Кэти капризная и взбалмошная. Сегодня она куда-то рвется, а завтра – опять за старое. И так будет до тех пор, пока она не решит окончательно, кем ей быть. Сейчас она изо всех сил старается казаться тем, чем была раньше, – высокородной Кэтрин Клайв. Но вы не смотрите на это, Мак-Грегор. Это пройдет.

– Ее громкое имя, видимо, кружит ей голову, – сказал Мак-Грегор.

– Вот еще новость! Это вас смущает? Не ожидал, не ожидал от вас. Вот, пожалуйста, я именуюсь досточтимый Джон Энтони Ахав Асквит, но вы сидите здесь со мной, а не с моим именем. Какое значение может иметь имя? В моем, например, нет ничего интересного, кроме «Ахава», которым я обязан пристрастию моего дедушки к романам Мелвиля.

– Мне лично все равно, какое имя она носит, – ответил Мак-Грегор, – но это имя очень веско напоминает о том, что одно дело Кэтрин в Иране, другое – Кэтрин в Лондоне.

– Вздор! – загремел Асквит. – Вы ведете себя совершенно бессмысленно. Если вы считаете, что Кэтрин валяет дурака, так скажите ей об этом прямо, выругайте ее. Она очень многого ждет от вас, и ваша ругань пойдет ей на пользу.

Мак-Грегор предпочел не спорить.

– Мы все это уладим, – сказал Асквит. – Вы хотите с ней повидаться?

– Ничего не имею против.

– Пойдемте сегодня вечером в отель «Савой» со мной и с Джейн. Кэти там будет. Должно быть, с Эссексом. – Асквит усмехнулся. – Я не прочь посмотреть на вас с Гарольдом.

– А что там, прием?

– Нет. Неофициальная встреча делегатов и сотрудников ООН. Так что вы имеете все основания присутствовать. Можете не стесняться и не считать себя лишним.

Мак-Грегор, сощурив глаза, объявил, что и не думает стесняться.

– Вот и отлично, – сказал Асквит. – Там вы можете всласть наговориться о вашем Азербайджане. Было бы неплохо, если бы вам удалось повлиять на нужных людей, а может быть, и на Эссекса.

– Я думал, что заявление Эссекса о независимости курдов вызовет протесты. – Мак-Грегор все время ждал случая спросить об этом Асквита.

– Протесты? Чьи?

– Со стороны Турции, Ирана, Ирака.

– Еще что! Станут они протестовать, когда Эссекс предлагает им разрешение курдской проблемы. Плохо им, что ли, иметь по соседству упорядоченный и усмиренный англичанами Курдистан. Не беспокойтесь, Мак-Грегор, никто протестовать не будет, кроме самих курдов, вас, русских и больного шейха племени мукри.

– Вы не знаете, как его здоровье? – спросил Мак-Грегор.

– Нет. Но могу узнать, если хотите.

– Вы можете это сделать негласно?

– У меня есть старый приятель в Тегеране, и, конечно, у нас немало агентов среди мукри. – Асквит взял со стола свою трость и встал. – Так я заеду за вами в семь. Где вы живете?

Мак-Грегор дал свой адрес, и, прежде чем выйти из ресторана, они немного поспорили о том, кто будет платить по счету. Наконец Асквит сказал: – Платите. Если уж вы такой щепетильный, то платите. – Они расстались на углу. Асквит пошел к Уайтхоллу, а Мак-Грегор пересек Трафалгар-сквер и вошел в Национальную галерею. Почему уж заодно не окунуться сегодня и в этот сложный и непонятный мир?

Быть может, Мак-Грегор понимал в искусстве больше, чем ему самому казалось, но все же он растерялся среди окружавших его сокровищ. Он попытался в один день постичь всю сущность искусства, и то, что это оказалось невозможным, он принял как новое поражение. Перед ним встала еще одна неразрешимая проблема, и Мак-Грегор, не находя решения, только спрашивал себя, сколько их еще будет.

Однако поведение Эссекса вынуждало Мак-Грегора к действию – он понимал, что долго так продолжаться не может. Он искал здравого решения вопроса, потому что был по натуре человек здравомыслящий, но он не видел другого выхода из положения, кроме как уйти из департамента по делам Индии и, махнув на все рукой, вернуться в Иран или же остаться на службе и продолжать писать доклады. Он знал, что ни то, ни другое ничего не решит. Все это было не то, что нужно.

Мак-Грегор остановился перед картиной, показавшейся ему знакомой. Он видел ее впервые в жизни, но, посмотрев на название, тотчас же вспомнил, что об этой картине говорила ему Кэтрин. Это была «Аллея в Миддельхарнисе» Гоббемы, того самого, про которого Кром, умирая, сказал: «Как я любил тебя, Гоббема». Пейзаж действительно напоминал тополевую аллею, возле которой избивали Джавата и капитана. Именно там Мак-Грегор особенно остро ощутил, что в его жизни наступает перелом, что он должен сделать выбор, но в Лондоне он не знал, как сделать этот выбор.

Теперь он понимал, насколько глупо было его намерение выступить против Эссекса во время беседы с корреспондентами в Тегеране. Кто он такой, чтобы делать публичные заявления? Хорошо, что он ничего не сказал; никто и не стал бы его слушать. Здесь, в Лондоне, где все стало на свое место, это особенно ясно. Мак-Грегор не знал, как нужно действовать через печать, и боялся обращаться к ней. Но, с другой стороны, как опровергнуть Эссекса и высказаться самому, если не через печать – прямо или косвенно?