Джеймс Олдридж. - Дипломат

– Не могу, – ответил он, – но я еще зайду сегодня.

Он вышел без пальто и пошел по сумеречному Лондону под моросящим дождем; миновал Кадоган-гарденс, Чешэм-плейс и вышел к большому дому, занимавшему весь угол Белгрэв-сквер. Вокруг дома шла чугунная ограда; подъезд за высокими воротами был широкий, нарядный, с колоннами, но дом казался угрюмым, холодным и нежилым. Мак-Грегор толкнул мокрую решетку ворот и, чувствуя гнетущее уныние, подошел к двери, дернул за колокольчик и стал ждать. Он решил, что, если Кэтрин не окажется дома, он больше сюда не придет.

На звонок вышла седая женщина с моложавым лицом; включив свет в передней, она широко распахнула дверь. Мак-Грегор сначала не понял, кто она – член семьи или служанка. Потом он сообразил, что в таком доме дверь отворяет только прислуга и что, вероятно, эта женщина – экономка графа. Под ее взглядом Мак-Грегору стало стыдно за свою мокрую и забрызганную грязью одежду, но он решительно вытер ноги о коврик, вошел в переднюю и спросил, дома ли Кэтрин.

– Точно не знаю, – ответила экономка. – Она ожидает вас?

– Нет.

– Нет? А как доложить?

– Скажите, что пришел Мак-Грегор.

Экономка кивнула и попросила его подождать, указав на обитый шелком диванчик, стоявший посреди большого круглого холла. Она ушла, а Мак-Грегор стал осматриваться по сторонам. Холл был совершенно круглый, с высокими мраморными стенами; белые мраморные колонны поддерживали стеклянный купол. В этот белый цилиндр врезалась красиво изогнутая внутренняя лестница черного мрамора.

Вверху она заканчивалась обитой красным бархатом балюстрадой. В холл выходило несколько дверей. По стенам висели большие картины, а в тени, под лестницей – словно ее задвинули туда и забыли – стояла статуя в человеческий рост, изображающая древнегреческого атлета. Все это освещалось мягким светом хрустальной люстры, и Мак-Грегор даже почувствовал себя польщенным, что такая большая люстра горит в этом доме-музее единственно ради него.

Паркетный пол, мраморные стены, чистота и порядок, царившие здесь, напомнили ему Кремль. Он сперва сел на диванчик, но, как только экономка ушла, встал, одернул на себе пиджак, поправил галстук, вытащил клапаны карманов и вытер мокрое от дождя лицо, потом он осмотрел картины, вазы на пьедесталах и, наконец, подошел к статуе. Он погрузился в созерцание атлета, пытаясь определить, кто он – бегун, скороход или дискобол, как вдруг услышал голос Кэтрин.

– Это Фидий, – сказала она без всякого выражения. – Один из четырех гонцов, бежавших следом за Федиппидом в Афины с вестью о марафонской победе. Скульптура была воздвигнута на вершине горы и простояла там две тысячи лет, а мой дедушка украл ее и сунул под лестницу. Вам нравится этот атлет? – Так могла говорить и та и другая Кэтрин.

– Я пришел поговорить с вами.

– Тогда пойдемте наверх, там теплее, – сказала она. – Здесь я замерзну в своем халате. – На ней был розовый с золотом стеганый халатик, доходивший до щиколоток, очень нарядный и дорогой, но Кэтрин небрежно запахнула его и быстро пошла вверх по лестнице. Повидимому, экономка разбудила ее, потому что, пока они поднимались по лестнице, она то и дело протирала глаза. Темным коридором, начинавшимся за дверью с красными портьерами, они прошли в небольшую комнату с золоченой мебелью. Голубая перегородка с аркой посередине отделяла комнату от большой спальни. Кэтрин зажгла две лампы и, сбросив книгу с обитого парчой кресла, села у камина. Угли еще тлели, и она протянула к огню ногу в домашней туфельке.

– Пожалуйста, подбросьте угля, – сказала Кэтрин.

Мак-Грегор вынул из ведерка большой кусок угля и бросил его в камин через ее протянутую ногу. Потом взял кочергу, раздробил уголь и, выпрямившись, отряхнул руки. Он твердо решил заставить Кэтрин сделать окончательный выбор, но ему трудно было приступить к делу. – Я пришел к вам потому, что вы да Асквит единственные люди, которые могут помочь мне сделать то, что я задумал, – сказал он. – В сущности, даже только вы одна, потому что я больше не могу впутывать Асквита в свои неприятности.

– А меня можете? – спросила она.

Он не парировал ее ответа, она была права. Начало получилось довольно неудачное, но он и не думал отступать. – Вас не так-то легко впутать во что-нибудь и не сравнивайте свое положение с положением Асквита, – ответил он. – Но пора вам принять решение.

– Какое решение?

– Я и сам не знаю. Я никак не могу понять, почему один день вы такая, а назавтра совсем другая.

– А вообще вы меня понимаете?

– Не уверен.

– Что же, вы пришли увериться?

– Нет, – с досадой сказал он.

Она промолчала, словно дала себе слово не спорить с ним и дать ему выговориться.

Он понял это и начал снова. – Сегодня у меня с Эссексом произошел крупный разговор, можно сказать, что мы окончательно поссорились.

Она кивнула. – Знаю, я с ним чай пила.

– Я вижу, он не терял времени.

– Да и вы не теряли.

– Значит, мне незачем объяснять вам, что произошло. – Он уже и этому был рад.

Она пожала плечами. Они стояли рядом, спиной к камину, где уже начинал разгораться подброшенный Мак-Грегором уголь. Густой серый дым стремительно уходил в трубу, и Мак-Грегор, повернувшись, носком ботинка разворошил угли.

– Если вы знаете, что между нами произошло, то вы, вероятно, догадываетесь, зачем я пришел.

Она ничего не ответила.

– Что он вам сказал? – спросил Мак-Грегор.

– Достаточно, чтобы можно было понять, что вы твердо решили погубить друг друга.

– Не совсем так. Мне наплевать на Эссекса. Просто я не согласен со всем, что он делает, и я ему помешаю, если сумею.

– Да? – быстро спросила она. – Каким образом?

– Я сделаю представителям прессы подробный доклад о том, что в действительности происходит в Иранском Азербайджане. Я хочу точно разъяснить им, почему мы туда поехали и что мы там делали.

– Зачем?

– Это единственное, что я могу противопоставить Эссексу, – сказал он. – Вот для чего мне нужна ваша помощь. Я не сумею устроить это, как надо, но вы знаете всех корреспондентов и можете устроить так, чтобы я поговорил с нужными людьми и в нужной обстановке. И откладывать этого нельзя, потому что Совет безопасности будет заседать завтра или послезавтра, и к тому времени все должно быть сказано, и сказано как следует.

– А вы знаете, что Гарольд с вами сделает, если вы обратитесь к прессе?

– Об этом поздно раздумывать.

– Нет, не поздно, – сказала она. – Я думаю, если вы будете молчать и откажетесь от дальнейших шагов, он не допустит, чтобы вас преследовали.

– Не будем об этом говорить, – сказал он. – Это бесполезно.

– Далеко не бесполезно, – возразила она, отходя от жарко разгоревшегося камина. – Нельзя действовать очертя голову и тащить всех за собой в пропасть.