Джеймс Олдридж. - Дипломат

Эссекс знал о Саладо достаточно, чтобы отнестись к нему благожелательно. Саладо происходил из старинного испанского рода, хорошо известного и отмеченного в истории. Его жена была прямым потомком Марии, второй дочери французского короля Луи-Филиппа. Ее семья состояла в родстве с семьей графа Савойского, которого Эссекс знавал во Флоренции. Для Эссекса Хосе Саладо был единственным дипломатом в Москве, заслуживающим внимания. Все прочие были представителями новой дипломатической школы, которую Эссекс не признавал: всякие глуповатые сынки финансовых дельцов и политиканов; табачные короли, помещики из нищенски бедных стран; политические ставленники обеих Америк. Не считая самого Эссекса и Дрейка, Саладо был почти единственным носителем великой дипломатической традиции. Но через час после их знакомства Эссекс уже презирал его. Он нашел Саладо слишком развязным для иностранца, слишком умным и острым на язык, слишком живым и чудаковатым.

Пока они ехали по московским улицам в стареньком посольском зисе, Саладо, отчаянно жестикулируя, объяснял Эссексу, что такое комиссионные магазины.

– В этих магазинах можно обнаружить подлинные сокровища, – говорил он. – Там продают не имеющие исторической ценности личные вещи бывших царей, миниатюры, фарфор, фаянс, серебро и чудесные изделия французских ювелиров. – Саладо просто захлебывался от восторга. – Государство позволяет гражданам продавать свои вещи по установленным ценам и берет за это десять процентов комиссионных. У вас есть с собой деньги?

– Нет.

– Я вам одолжу.

– Да я, может быть, сегодня ничего не куплю!

– Вы только одним глазом взглянете и сразу сами попросите взаймы.

Остановив машину в одном из переулков, женщина-шофер оглянулась и что-то весело сказала Саладо. Он засмеялся и ответил ей по-русски. Они вошли в темноватый магазин, в витрине которого стояло несколько больших ваз. До самых дверей все было заставлено секретерами, столиками, пианино, картинами и множеством всяких резных изделий из слоновой кости. Все эти вещи, не имевшие особой ценности, едва виднелись в полумраке. Но стеклянные витрины прилавка, заполненные прекрасными ювелирными изделиями, были хорошо освещены. Там лежали жемчужные ожерелья и футляры с драгоценностями, булавки для галстуков, серьги и даже пара сапфировых запонок. Эссекс успел разглядеть все это, следуя вдоль прилавка за Саладо, который протискивался сквозь толпу, увлекая его за собой.

Саладо обратился к полной, почтенного вида женщине в вязаной шали: – Мадам, это англичанин. Ему очень понравились миниатюры, которые вы мне продали, и он тоже хотел бы купить что-нибудь в этом роде. Есть у вас чем его поразить?

Продавщица спокойно указала на витрину, где было выставлено с полдюжины миниатюр всех размеров, вплоть до размера средней книжной страницы. Здесь же находились синие фарфоровые статуэтки, длинный янтарный мундштук, эмалевый ларец и маленькие расписные веера. Эссекс сразу понял, что миниатюры действительно превосходны. Он протер стекло перчаткой и стал разглядывать их. Затем выбрал небольшой, вроде медальона, овальный портрет мужчины, написанный в резких желтых, красных и зеленых тонах. Продавщица вынула портрет, и они стали его рассматривать. На портрете, повидимому работы итальянского мастера начала XIX века, был изображен какой-то итальянец. В его глазах светился огонек, и торчащие усы придавали полному лицу свирепое, даже демоническое выражение. Эссекс сразу решил, что купит миниатюру, и попытался прочесть имя, написанное под портретом крошечными золотыми буквами, но зрение изменяло ему, а обращаться к Саладо он не захотел. Он сказал только, что миниатюра ему нравится. Потом ему пришлось выслушать, как Саладо щеголял перед продавщицей своей живостью, остроумием и любезностью на языке, который для Эссекса был совершенно непонятен.

– Здесь надо торговаться? – спросил Эссекс.

– Что вы! – в ужасе воскликнул Саладо. – Это государственный магазин. И не вздумайте! Я просто спрашивал у нее, нет ли сейчас камей, а она уверяет, что нет и в скором времени не ожидается.

– А сколько стоит эта миниатюра?

– Две тысячи рублей.

– Сколько же это в переводе на фунты?

– Сорок английских фунтов. Чудесно, не правда ли? Восхитительно! Полюбуйтесь на дьявольское добродушие этого лица! А? Ну как, берете?

– А у вас есть с собой деньги, мсье Саладо?

– Ага! – Саладо в восторге хлопнул его по плечу и заорал: – Что я вам говорил! Вот! Возьмите все! – Он совал ему целую пачку бумажек. – Выбирайте еще что-нибудь.

– Я завтра же вам верну. Нет, двух тысяч довольно.

Саладо взял обратно свои бумажки, отсчитал две тысячи, и Эссекс положил миниатюру в карман пальто. Потом они вернулись в посольство, где Эссекса ждала его машина.

– Зайдемте ко мне, выпьем водки с вареньем, – сказал Саладо.

– Да нет, знаете, я приглашен на обед и вечером тоже занят, – отнекивался Эссекс, стараясь не показаться невежливым.

– Ну, хорошо, мы с вами еще походим по магазинам! – закричал Саладо, чуть не отрывая Эссексу руку.

– Да, – уклончиво сказал Эссекс. – Деньги я пришлю завтра. Я вам очень признателен.

– Бросьте! – кричал Саладо. – Есть о чем говорить! Вы меня обидите, если будете считаться по мелочам. До свидания, лорд Эссекс! А как вы себя чувствуете в Москве?

– Ничего, не могу пожаловаться, – сказал Эссекс.

– Я себя отлично здесь чувствую. Чудесная страна! До свидания!

Эссекс откинулся на спинку сиденья, и, когда машина выехала из ворот посольства, он с облегчением перевел дух.

Возвратившись к себе, Эссекс развернул миниатюру и снова вгляделся в нее. Живопись была так хороша, свет и тени распределены так искусно, что щеки и подбородок итальянца казались почти объемными. Глаза были словно два голубых светящихся кристалла, а черные усы топорщились над пухлым красным ртом. Эссекс зажег лампу на ночном столике и снова попытался прочесть имя, написанное под портретом крошечными золотыми буквами. Прищурившись, он разобрал три или четыре буквы и наконец прочел: Джеронимо. Эссекс положил миниатюру на стол и стал раздумывать, кто бы это мог быть. Единственный Джеронимо, о котором он когда-либо слышал, был индеец, с оружием в руках отстаивавший против американцев независимость своего народа и погибший в этой борьбе. Но на портрете был изображен не индеец, а толстый, преуспевающий итальянец в духе Гогарта, и лицо его глядело на Эссекса так, словно он вот-вот оглушительно захохочет. Он как бы бросал Эссексу вызов: попробуй-ка, узнай, кто я такой!

В конце концов, Эссекс остался доволен тем, как провел день, а вечером его ожидало еще одно удовольствие. Он позвонил Кэтрин Клайв и напомнил ей, что сегодня они идут в Большой театр на балет «Жизель». Кэтрин сказала, что онa помнит.