Константин Кропоткин - …и просто богиня

— Наверное, настоящая испанка, — предположил я, чувствуя себя обязанным что-то спросить, а он, худой, чернявый, и с лицом, как в полузабытьи, только пожал плечами.

Она могла быть и блондинкой, одернул себя я, с круглым рязанским лицом — мало ли, какие чудеса преподносят нам генные игры. Девочка лет пяти с прижатой к щеке ладошкой, которая наблюдала за нами с фотографии, могла быть чернявой в отца, а мать ее могла быть толстомордой блондинкой — как знать.

Алексей как-то познакомился с Аной, они как-то сблизились, нашли общий язык. Она сказала, что уезжает в Эль-Эскориаль, к родителям. Малага перестала его интересовать, он поехал в Мадрид, а оттуда в его сателлит. В общем, оказался в квартире-щели с видом на сквер и на булочную.

Работать по большому счету ему было не нужно, но через год или два он уже руководил своим малым предприятием. Алексей стал заниматься обновляющимися энергиями — или как там называются эти аппараты, вылавливающие энергию из солнца, ветра и воды… Есть люди, которые умеют притягивать дела, а с ними и деньги. Он, наверное, и в Антарктиде нашел бы себе занятие — поставлял бы пингвинам рыбу, или пингвинов — путешественникам.

Разошлись на сон, а утром, сидя в узкой столовой за непомерно большим столом темного дерева, он показал мне свое любимое испанское блюдо: ломоть поджаренного в тостере хлеба он натер чесноком, полил оливковым маслом, а сверху положил пару долек помидора.

— Любимое блюдо испанцев — это оливковое масло политое оливковым маслом, — говорил Алексей. Лицо его выглядело ровно таким же невыспавшимся, как и накануне вечером. Не мятым, но припухшим, с носом чуть меньшим, чем у его брата, но тоже крупным, видимо, фирменным для его семейства.

Он взял выходной. Не ради меня, конечно — кто я ему? — ради дочки. Он должен был забрать ее из школы в четыре часа дня.

— Мне на диван переезжать? — заволновался я.

Не надо. Встреча всего на час-два. Он заберет дочь из школы, поиграет с ней, и ее уведут.

«Уведут», — отметил я слово, странное в данном случае.

Времени до встречи было достаточно — он был готов со мной покататься: показать квартал в Мадриде, который мне наверняка понравится, и свою любимую кондитерскую.

Машина у него была грязноватая. Создавать уют, обустраивать пространство Алексей не умел. Дома — черный кожаный диван и лысые белые стены, в машине — какие-то пластиковые кули, куски рваного картона на заднем сиденье. Пока я обсыпался сахарной пудрой на втором этаже его любимой кондитерской, Алексей, попивая свой кофе с молоком и пятью ложками сахара, жаловался на испанцев, которые не сдерживают своего слова, не говорят всей правды и попробуй-ка вести с ними дела.

В музей «Прадо» он идти со мной не захотел, подвез только к заветным ступенькам, а сам отправился назад, в свой брусчатый Эль-Эскориаль — «купить чего-нибудь, и в школу».

Вернулся я поздно — увлекся пышной красотой мадридского центра, зримо, выпукло, многообразно отвечающего на вопрос, во что перевоплотилась, разграбленная испанцами, Америка. Профукали конкистадоры богатства заокеанских народов — так думал я, — проиграли, пропели, проплясали. Наверное, здорово приезжать сюда, эдак, раз в год — и так я думал, гуляя широкими проспектами, и кривыми переулками, — пошляться, портвешок попить, заглянуть в глаза истощенным красавцам Эль-Греко, которые нет-нет, да возникали на улицах; поискать в толпе смешных пучеглазых девочек Веласкеса. Жить в Мадриде — а такую мысль я примеряю во всяком новом месте — я бы, пожалуй, не стал; даже если бы у меня было столько денег, как у Алексея. Праздничный город, но чужой.

— Живой? — только и спросил Алексей, когда я вошел.

— Почти, — сказал я, жалея, что не догадался купить вина — хотелось выпить, а просить у Алексея я бы не стал. Кто я ему? Никто. Чужой человек. Я знал о нем больше, чем того заслуживал, и в той свободе, с которой он мне рассказывал о себе, было еще одно свидетельство, что приятельствовать мы не станем.

— Развелись… — продолжил он вчерашнюю песню под красное вино, которое таки возникло на столе, и просить не пришлось. Ана сама захотела; говорила, что не любит его, не видит с ним будущего. — У нее все было, чего ей надо?

Требование развода было для него громом средь ясного неба. Жили-были, он ходил на работу, она сидела дома с ребенком, по выходным ездили в Мадрид, или в кино, или к ее родственникам, жившим во все том же Эль-Эскориале, или к друзьям — опять ее, жившим все там же. Жили-были, а потом развелись: Ана собрала вещи и ушла — вначале к родителям, а затем в отдельную квартиру.

— Они не понимают слова «нет». Пять раз спросила, хочу или нет, — жаловался Алексей на мать своей бывшей жены (как зовут бывших тещ?), которая все хотела угостить его паэльей. — Так достала, что я чуть матом ее не послал.

— Другое отношение к словам, — предположил я. — Сам же говорил, что они любят обещать. Не различают, наверное, где отказ, а где ожидание, что тебе понастойчивей предложат. Вот и уговаривают.

— Что я, красна девица, чтобы меня уговаривать?

— Не девица.

Я заговорил о погоде и о новых планах. Бильбао посмотрю в другой раз, а сейчас поеду на юг, где наверняка тепло:

— Сяду на поезд и поеду.

— Машину лучше возьми.

— У меня прав нет.

В его взгляде мне почудилось презрение — разве можно жить без машины? как ты вообще живешь без машины? живешь ли?

— Так почему вы развелись? — мне захотелось поставить точку в этой банальной истории.

— Не сошлись.

— Ругались?

— Ну, она-то кричала. Эти испанцы всегда кричат. Хорошо им — кричат, плохо — тем более.

— А ты чего ж не кричал?

— А чего воздух зазря сотрясать?

Ага, мысленно кивнул я, а теперь плачешься чужому васе.

На следующий день я уехал. Едва закрыл дверь подъезда и с грохотом покатил чемодан по булыжникам в сторону железнодорожной станции, как забылся и Алексей, и его жизнь, показавшаяся мне такой же сдавленной, как и его квартира.

Поездка в Испанию была спланирована на двоих, но случились служебные обстоятельства, я поехал один — и не пожалел, научившись в Кордове, прямо на площади у церкви, бывшей когда-то мечетью, танцевать фламенко. Черная, похожая на жука, испанка, плясавшая вечером на уличном, полусемейного формата, празднике, показала мне, как переставлять ноги и как крутить рукой — срываешь плод, надкусываешь его и выбрасываешь — и рука, совершив дугу, взлетает снова, за новым фруктом — яблоком, конечно, плодом запретного знания.

До Малаги я тоже добирался поездом — дорого, прав Алексей, но зато я посмотрел, как высыхает страна ближе к югу, все больше напоминая черствый хлеб — и это в начале мая.

По всей Европе шли дожди, в Москве, как прилежно докладывала по утрам телефонная трубка, даже снег шел. Меня же провяливало солнце, не теплое уже, злое, жалящее: всего раз я позавтракал на гостиничной террасе, а лицо почернело в головешку, обнаружив и намечающуюся, еще слабым мелком прочерченную, сеточку морщин — глядя на себя по утрам в гостиничное зеркало, я мог предположить, каким я буду стариком. Если я им, конечно, буду.