Константин Кропоткин - …и просто богиня

Похожесть двух незнакомых друг с другом женщин, живущих друг от друга в тысячах километров и говорящих на разных языках еще и в том, что в поломойки они пошли не от хорошей жизни: за прежнюю работу перестали платить, а у них дети… Отилия уехала в другую страну, откуда вот уж который год высылает деньги троим уже давно взрослым лоботрясам. Надя ездит из своего пригорода в центр Москвы, что по степени стресса, наверное, сопоставимо с пересечением государственной границы: сначала она едет на электричке, потом на метро, далее еще немного пешком — из хрущевского двухкомнатного рая в чужие хоромы, из магазинов «Пятерочка» — в «Седьмой континент», из жизни «все под рукой» — до цирка «попробуй, дотянись». Первое, что я сделал, познакомившись с Надей, организовал ей стремянку, но и сейчас стараюсь не думать о том, как она дотягивается до лампы под потолком, и что может случиться, если лесенка зашатается. Страха у Нади нет, она добирается всюду — свитера и кофты вдруг выстраиваются в аккуратные башенки, у цветка на подоконнике исчезают жухлые листья, бельевая корзина пустеет, а стиральная машина начинает ходить ходуном. Буквально вчера переехала коробка с коллекцией моих кепок, стоящая на верхотуре платяного шкафа — теперь большой красный куб подмигивает не из угла сбоку, а ровно из центра, как повелело Наде ее эстетическое чутье.

Иногда мы ведем разговоры об искусстве. Надя появляется на кухне, куда я во время ее визитов обычно прячусь с компьютером, и с тряпкой в руке делится впечатлениями: обычно это книжка с женщиной-автором, или телепередача с мужчиной-ведущим, или песня — тоже спетая мужчиной, только не спрашивайте меня их имена. Иногда предметом разговора становится ее коллекция настенных тарелок — ей их дарят клиенты, то настоящие, то бывшие. «Откуда только не шлют! — восклицает она и мчится за телефоном, в котором упрятаны снимки ее немалого собрания. — Места в квартире мало, жалко», — сокрушается, показывая на экране потертого телефона стенку, цветочков которой почти не видно из-за разномастных кругов с гербами и башнями.

Выслушав речь, скачущую реченькой, я говорю «да-да-да»; она, мелко покивав, итожит торжествующим «во-о-от» и убегает заниматься своими делами. Ясней всего ее музыкальные вкусы — я прячусь на кухне не столько от шума пылесоса или пыханья утюга, сколько от воплей радио «Шансон», буквально брызжущего тестостероном.

Наде это рыканье и бряцанье нравится, и я очень за нее горд. Надя своих пристрастий не скрывает, но никому их особенно и не навязывает — я это называю достоинством, а Надя, хоть в таких выражениях никогда не высказывается, неутомимо дает понять, что так оно и есть. Однажды, желая облегчить ей работу, я накупил каких-то тряпок, и получил разнос — прищурившись, в веселой такой манере она рассказала, что в тряпичном вопросе собаку съела, и тем, что я накупил, она пользоваться не будет ни в коем разе, потому что от такого материала остаются разводы.

— Ох, я уж столько всего перепробовала: и тряпки какие знаю, и порошки, — заявила она, я подхватил брошенную петельку, спросил, а давно ли Надя в поломойном бизнесе, она сказала, что уж двадцать лет, и все с иностранцами.

Первый иностранец, он был голландцем («высокий, солидный, потом на молоденькой женился и уехал»), достался ей случайно, а далее уже саму Надю приезжие гости столицы стали друг другу передавать, как эстафетную палочку.

— И англичане были, и голландцы, и французы, и немцы, — рассказала мне Надя. В скудном русском ряду, правда, я у нее не один. Раз в две недели она ходит к какому-то богатею, но удовольствия от работы не имеет. — Я уж не знаю, что делать. Что ни сделаю, все не так, — призналась она.

Русский хозяин привередлив, платит только за отработанное, на Рождество подарков не дарит, на премии скупится, а если Надя берет летом две недели отдыха («святое дело, на дачу уезжаю»), то отсутствие ее, в отличие от тех же немцев, не оплачивает.

— Уйду я от него, — сказала она. — Как найду замену, так и уйду.

— Он относится к вам, как к прислуге, — предположил я, — а вы просто делаете свою работу, такую же достойную, как и у него.

Надя промолчала, но мысль, ей эта явно понравилась. В тот день она перегладила мне еще и все майки, хотя, вот, ей-богу, не понимаю, к чему эта пустая трата времени.

У Нади муж. У Нади детей двое. У нее дача, где с семьей она отмечает праздники. Есть машина, на которой они возят в город соленья-варенья. Однажды Надя пришла в сиренево-бирюзовом пальто-разлетайке. «Невестка привезла».

Разговаривать мне с Надей трудновато — имена ее любимых певцов мне ни о чем не говорят, в сортах поломойных тряпок я не разбираюсь, дачный бизнес для меня также далек, как татаро-монгольское иго — но смотреть на нее — живое удовольствие. Люблю профессионалов. Отилия больше угождала, чем работала; Анка не столько работала, сколько презирала «барчука в пижаме»; Надя занимается делами, вписываясь в чужой дом ровно в той степени, в какой это нужно.

Номер у Нади третий, но только формально — в моем личном рейтинге поломоек она занимает пьедестал почета и дело не только в том, что говорим мы с ней на одном языке. В принципе, теперь я понял, почему богатые и за границу ездят с персоналом — они везут с собой свои привычки. Я запросто могу представить себе ситуацию, что какой-нибудь иностранец, оттрубив положенное в Москве, уезжает, скажем, в Лондон или Берлин, и приглашает Надю в домоправительницы — она из тех, кто сам ищет себе работу, она из тех, кто умеет служить без прислуживания, на нее можно положиться. Расслабляться, правда, тоже не стоит. Охотно «давая понять», Надя и сама любит искать шифры в чужих словах. Однажды я рассказал, что прибегали соседи снизу, жаловались на воду с потолка, но у нас кроме пыли под кухонной раковиной ничего обнаружено не было. В итоге в тот же день, а точнее, немедленно означенное пространство под раковиной было отмыто, оттерто; порошки и всякие нужные в хозяйстве предметы выставлены по ранжиру.

— Зачем? Не надо, — лепетал я, растерянно и даже краснея.

А вчера оторопел.

— Это ваша книга? — она вбежала на кухню с моей цветастой брошюркой.

— Нет, — заявил я, не имея желания обсуждать мои творческие планы.

— У тебя там в кладовке много, я подумала… — сказала она, по обыкновению путаясь в регистрах вежливости. — Так читается легко, а то бывают книги, которые начинаешь читать и читать невозможно. Я подумала, автограф может…

— Они просто лежат, — отрезал я, уже коря себя за вранье.

Унеслась. А потом ушла, не попрощавшись. Смутилась? Обиделась? Оскорбилась?

Ну, вот издадут моих «богинек» — тогда и подарю. С автографом. «Дорогой Надежде!» — напишу я.