Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Кази мне говорил, — сказал Мак-Грегор.

— Я вчера на иранскую сторону ездил, — продолжал Затко. — Ильхан по-прежнему рыщет там, охотится за нами — с позволения иранских жандармов.

— Но почему? Что вдруг толкнуло ильхана на такое?

— Его кто-то извне поощряет, — сказал Затко. — Неделю назад ильхан был в деревне Джурия и с крыши, мотая ослиными своими ушами и немецким пистолетом, кричал крестьянам, что перестреляет всех моих людей и каждого, кто смеет нас укрывать. Рано или поздно он убьет нас с кази, если только я прежде его не убью.

— А что говорит кази?

— Говорит, что это провокации чужеземцев.

— Он, пожалуй, прав, — сказал Мак-Грегор, сев рядом с Затко на дувале, сложенном насухо из камня. Отсюда была видна вся деревня. — Если вы начнете сейчас междоусобицу, то выгода от этого будет только иностранцам.

Затко повернулся спиной к солнцу.

— Ну, не знаю, — сказал он. — Иногда мне кажется — прав Таха, что хочет истребить всех феодалов.

— Таха не прав, — твердо сказал Мак-Грегор.

Затко указал рукой на Ардебиль — городок, чуть заметный далеко внизу.

— Там раньше жили по племенному курдскому укладу, — сказал он. — На лето все оттуда в Сулав уходили — от пыли и от жары. Ардебиль — старинный город, в нем много старых курдских домов, две воинские казармы разрушенные. Кругом города высоченная стена с воротами на Мосульскую сторону. Былая курдская твердыня. А теперь это город мастеровых, с асфальтовыми дорогами, рынками, чайханами и большой мечетью. Вот где заметно, какие с каждым днем происходят в курдах перемены.

— Я знаю...

— Курды отрываются от родных гор, живут теперь как нищие при дорогах, в гаражах, занимаются куплей-продажей, на нефтепромыслах ишачат, автобусы и грузовики водят, свои домишки краской красят. И сколько им так жить — в асфальтовой нищете?

— Знаю, знаю, — повторил Мак-Грегор. — Но эти перемены неизбежны, и в данный момент у вас иные заботы.

— Но почему же неизбежны? — вознегодовал Затко. — Почему надо, чтоб не было разницы между зимой и летом, как теперь в Ардебиле? Ты чувствуешь, как мы меняемся? Поди растолкуй дело французу, когда самим даже курдам зачастую невдомек, что с ними происходит. Таха прав. Мы становимся городским народом и, значит, должны вести борьбу по-городскому.

— Я все это понимаю...

— Но какой другой чужеземец поймет это когда-либо или поймет, в чем суть наших распрей? Как понять такому вот французу, чего мы хотим, о каком будущем мечтаем? Когда Таха уезжал в Париж, я сказал Тахе: «Никто вовеки не нарушал законов курдской чести, не урони и ты ее ничем». А Таха в ответ: «Смешно слушать твои слова». А ведь я хотел сказать лишь то, что отними у курдов честь — и ничего у нас не останется. Хотел сказать, что мы должны и впредь быть неподкупны. Чтобы он это помнил в Париже. А никакой француз не поймет этого. Да и как ему понять? Европейцам чуждо понятие чести.

— Это верно, — сказал Мак-Грегор.

— Я знаю всю мрачную изнанку горной жизни, — обвел Затко рукой горизонт. — Но мы утратим все, если не защитим своих гор и селений. Вот почему я хочу убить этого старого вьючного мерина ильхана. Он все наше дело губит.

Они вернулись ко входу в пещеру, и Мак-Грегор с минуту постоял там, прислонясь к шершавому теплому камню скалы и глядя на горные склоны, покрытые теперь зеленеющим вереском, утесником, альпийским мхом. Снизу, из деревни, шел запах тлеющих углей, доносилось влажное шлепанье — это женщины стирали где-нибудь в илистом прудке. Слышен был их редкий хохот, напомнивший Мак-Грегору о грубых шутках, об открытых лицах, о свирепом чувстве равенства с мужчинами.

Вдруг Затко прислушался, сжал локоть Мак-Грегора. Один за другим раздались четыре выстрела.

— Вот видишь. И так всюду, где б мы ни остановились.

— А что это?

— Это Ахмед сигналит, что по черной дороге подымается отряд иракских солдат. Из Ардебиля, наверное.

— Я думал, иракские власти вас не трогают.

— Как сказать, — буркнул Затко. — Ты вызови из пещеры кази и француза. Надо что-то предпринять.

Мак-Грегор ушел в пещеру и вернулся с кази; Затко велел Гале увезти кази и Али вверх по тропе, в горы. Затем, усадив француза в свой синий джип на заднее сиденье, Затко спустился за деревню и приказал там дозорным дать предупредительные выстрелы: оповестить всех остальных, залегших по склонам. Мак-Грегор сидел рядом с Затко, держа в коленях обе винтовки.

— Что он затеял? — крикнул ему Шрамм.

Мак-Грегор только зубы крепче сжал, чтобы не прикусить язык, — Затко уже свернул с дороги и ринулся с кручи вниз по скользкому скату, как горнолыжник. Дважды они чуть не перевернулись.

— Он разобьет машину! — воскликнул Шрамм.

— Держитесь крепче! — крикнул в ответ Мак-Грегор. — И молчите!

Промчавшись, пролавировав мимо расселин и каменных глыб, Затко остановил джип на уступе, бросил короткую и зычную команду куда-то за косогор. Затем выстрелом просигналил скрыто залегшим курдам, рванул тяжко рычащую машину обратно на крутой скат. Оттуда открылась асфальтовая дорога внизу и на ней — четыре иракских грузовика и бронеавтомобиль. Затко снова просигналил выстрелом, разбудив эхо в горах.

— Объясните мне, что происходит, — сказал Шрамм Мак-Грегору.

Мак-Грегор молча указал на дорогу: там, в нескольких шагах перед иракским броневиком, всклубились два минных разрыва.

— Нам понадобилась бы система связи посложней, чтобы так оперативно организовать минометный обстрел, — заметил Шрамм со смешком.

— Здесь в горах вместо сложных систем связи — простое взаимопонимание, — ответил Мак-Грегор.

Мотоколонна не пыталась укрыться от огня. Видно было, как офицер оглядывает из броневика склоны в полевой бинокль.

— Махмуд!.. — зычно скомандовал Затко, так что эхо пошло по долине.

Еще один минный разрыв — на этот раз позади колонны. Слышно было, как иракские солдаты сердито кричат, пререкаясь. Но все оставались на месте. И тут бронеавтомобиль дал пулеметную очередь, но не по минометам, а по Затко, вставшему на виду у неприятеля. Крупнокалиберные пули ударили в скалу, кроша камень, осыпая землю вокруг.

— Зачем он подставляет себя под пулемет? — удивился Шрамм.

— Да погодите вы, — раздраженно сказал Мак-Грегор. — Через минуту все разъяснится само.

Стоя оба открыто, на всем виду, иракский офицер и Затко принялись яростно перекрикиваться на арабском языке, полупонятном Мак-Грегору.

— Что вам здесь надо? — кричал Затко, надсаживая горло.

— Мы на гору идем, — кричал иракский офицер.

— Осаживай давай, — кричал Затко. — Зачем лезешь к нам? На рожон зачем прешь?

— А зачем открываешь по мне огонь из минометов?

— Поворачивай назад, посиди у себя там спокойно дня два, — прокричал Затко. — Вам сюда не положено.