Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Чей это самолет? Чьих это рук дело?

— Чьих? Да чьих угодно, — горько ответил Мак-Грегор. — Узнали, должно быть, что здесь собрался Комитет.

Жители и приезжие, бросившиеся было спасаться, теперь все бежали обратно в деревню с криком и воплем. В дымной суматохе впереди заголосило, замелькало человек сто мужчин, женщин, детей. Мак-Грегор и Кэти, добежавшие почти до кромки огня, увидели пять или шесть лежащих тел — черные комья горелого мяса, все еще дымно охваченные вязко-студенистым пламенем напалма. Из каменных домишек доносились стоны, визг. Дотлевали сгоревшие овцы, похожие на обугленные чурбаки.

— Ты погляди! — вскрикнула Кэти.

Две объятые огнем женщины пробежали в смятении, ноги и руки их были спалены дочерна. Третья пробежала от реки, метнулась в пламя, выхватила обгорелого ребенка, бросилась с ним назад к реке, и Мак-Грегор, спеша на помощь курдам, оттаскивавшим обожженных, крикнул Кэти, побежавшей спасать ребенка:

— Не давай окунать в воду. Она убьет его.

На женщину, бегущую с ребенком, уже налипло с него студенистое пламя. Крича, она охлопывала на бегу одежду, сбивая неугасимый огонь, и добегала уже до реки, когда Кэти вырвала у нее из рук ребенка. Но сама пылающая женщина кинулась в воду.

Кэти оцепенело застыла с горящей девочкой на руках. Затем сбросила с себя дубленку и окутала ею девочку, чтобы задушить пламя. Но дубленка сама загорелась, и Кэти сдернула ее, бессильно глядя, как глубоко внедрившийся напалм плавит тело. Кэти попыталась руками снять огненный студень с ребенка, но неукротимый огонь налип на пальцы, и, поскорей отерев их о землю, она схватила камень и камнем стала соскребать напалм с обугленного детского предплечья, разрывая до кости черную сочащуюся мякоть.

Девочка молчала — она была в сознании, но в глубоком шоке. Наконец Кэти удалось снять напалм, и в ту же минуту девочка потеряла сознание.

Вот уже целый час Мак-Грегоры были в гуще кошмара. Добравшись наконец до чайханы, до Кулы, Кэти увидела, что косы девушки сгорели дотла, а шаль вплавилась в ее обугленное тело. Непугливые глаза Кэти зажмурились, гнев, тошнотный ужас захлестнул ее, и на миг потянуло стать слепой частицей этой гневно стенящей сумятицы. Но она отогнала растерянность. Она уже пыталась оказать жертвам какую-то осмысленную помощь, но, осознав безнадежность попыток, принялась вместо этого помогать женщинам, спасавшим из огня одежду, кухонную утварь, постели и сваливавшим все в одну кучу с обгорелыми, ранеными, мертвыми.

Мак-Грегора она давно потеряла из виду, и время близилось к полуночи, когда Кэти пошла наконец по деревне на розыски мужа. Спаленный воздух, забивавший гарью ноздри и рот, сделался уже нестерпимым.

— Айвор... — позвала она несколько раз.

Ответа не было. Она увидела, что у джипов, в свете фар, стоит гончий пес с выжженным до внутренностей боком. Стоит неподвижно, водя по сторонам страдальческими глазами, боясь сдвинуться с места — чувствуя, что кишки тут же вывалятся наземь. Кэти нагнулась, погладила измызганную собачью голову.

— Бедный ты, — сказала она. — Бедный.

Пес ткнулся ей в руку слегка, точно недоумевая, что с ним такое стряслось, и Кэти подошла к одному из джипов, достала винтовку из-под сиденья — она там у курдов лежит непременно. И в надежде, что не зря сказано: «У курдской винтовки всегда в стволе патрон», Кэти приставила дуло к затылку собаки, полуобернувшейся и глядящей на нее, и нажала спусковой крючок. Выстрелом собаку отбросило ярдов на десять от джипа, от светового снопа.

А в это время Мак-Грегора уже не было в деревне. Он находился четырьмя километрами ниже по главной дороге, в старом доме сборщика налогов. Али уже уехал, ильхан — тоже. Близилось утро, но кази и четверо черных от копоти членов Комитета сидели на полу под керосиновой лампой, принуждая себя кончить дело, чтобы затем скрыться прежде, чем иранские войска поднимутся сюда или снова неизвестно чей самолет налетит на рассвете. Кази уже приказал эвакуировать Синджан. Раненых клали в грузовики и джипы и увозили по горным дорогам вниз, в селения севазов, к врачу-персу.

— Затко говорит, в тебя кто-то стрелял ночью и кричал, что это ты, мол, предал нас, — сказал кази, обращаясь к сидящему на корточках Мак-Грегору.

Мак-Грегор вдвоем с Затко откапывали засыпанную женщину, когда пуля черкнула пыль у его локтя и кто-то крикнул из темноты: «Чужак! Предатель!», продолжая стрелять с крыши, пока Затко не пальнул в ответ из пистолета.

— Неужели курды верят этой лжи, кази?

— Поверить в нее мог только глупец, и я прошу за него извинения, — сказал кази. — И прошу, не принимай к сердцу.

— Я не принимаю, — сказал Мак-Грегор. — Но я тревожусь о моей жене.

— А где она?

— Осталась в деревне, у Дусы в доме. Спит там, обессиленная.

Затко разыскал уже Кэти, настоял, чтобы она передохнула у Дусы, и поставил одного из своих людей, Бадра, охранять дом.

— Никто не причинит ей зла, — сказал кази.

— Все же я хочу поехать за ней поскорее.

— Нам требуется знать одно, — перешел кази к делу. — Требуется знать твое решение.

Мак-Грегор хотел ответить, но кази остановил его:

— И пусть наша новая беда не повлияет на это решение. От гневного чувства следует теперь отвлечься.

— Но как же от него отвлечься?

— И все-таки гнев — не лучший советчик в таком деле.

— Я еще прежде решился, — сказал Мак-Грегор. — Я выполню ваше задание, кази, при условии, конечно, что оно мне будет под силу.

— Хорошо, — сказал кази и продолжал деловито: — Я не стану требовать от тебя присяги, какую дали все мы, нам будет достаточно твоего слова, что ты принимаешь шесть заветов сорок шестого года. Помнишь ли ты их?

— Не вполне четко, — ответил Мак-Грегор.

— Они очень просты. Ты обязуешься быть верен курдскому народу, бороться за самоуправление для Курдистана, блюсти во всем тайну; ты берешь эти обязательства на всю жизнь; ты обязуешься считать всех курдов своими братьями и — последнее — не примыкать ни к какой партии или группировке, враждебной нам. Принимаешь ли ты все это?

— Принимаю, — сказал Мак-Грегор, сознавая, однако, что еще вчера давал бы свое согласие с куда большей оглядкой.

Кази обвел глазами остальных присутствующих, удостоверяясь, что их еще не свалила усталость.

— В таком случае, — произнес он, — я скажу тебе сейчас, какого дела мы от тебя хотим, и пусть на первый взгляд оно покажется простым и малозначащим, но для нас оно жизненно важно. — Кази помолчал. Затем прибавил: — А для тебя оно может оказаться к тому же неприятным и опасным.

— Это мне понятно, — сказал Мак-Грегор, которому повторные предостережения начали действовать на нервы.