Макар Троичанин - Вот мы и встретились

- Пожалуй. – Тем более что погружаться в серую гостиничную суету не хотелось, да ещё и чувствовала какую-то непонятную неловкость перед товарищами за свой успех. – Ведите, мой капитан! – улыбнулась Адамову впервые за время гастролей и даже разрешила пришвартоваться и взять на буксир, под руку.

Пошли размеренным шагом в сторону ярко освещённого и грохочущего железом порта.

- Эх! Хорошо бы сейчас дерябнуть стакашек хорошего винца, - с вожделением, забыв о моратории, мечтательно произнесла приверженница сухого закона.

- Можно, - притормозил буксир. – У меня есть.

- Мускат? – без надежды спросила пересохшим перетруженным горлом неопытная певица, готовая отказаться от любой другой марки.

- Точно! Как вы догадались?

Она засмеялась, радуясь редкой благосклонности судьбы.

- Так приглашайте! Чего медлите?

Караван немедленно сделал разворот на 180 градусов по направлению к только что оставленной гостиничной гавани.

- Почему вы не сказали, что хорошо поёте? – продюсер недовольно сжал её локоть.

- А я и сама узнала об этом только сегодня, - счастливо рассмеялась новорождённая певица. Эйфория собственного открытия медленно проходила, и она начала уже воспринимать всё случившееся несколько отстранённо и с юмором.

- Вам надо серьёзно учиться вокалу, - не отставал доброхот во флотской шкуре. Ему, как и всем в таких обстоятельствах, очень хотелось помочь зацвётшему таланту советом и тем самым прислюниться к чужой нарождающейся славе.

- Зачем? – Мария Сергеевна недовольно поморщилась, не убирая, однако, улыбки, теперь уже ироничной. Она никогда и ни в чём не следовала чужой воле, даже во вред себе. Свобода, свобода, свобода – всегда и во всём! – Чтобы с трудом втиснуться в паучью клоаку попсы? Пасть ниже Баскова? – Она дёрнула руку, но он удержал её локоть. – Никогда! Я стала драматической актрисой по призванию и надеюсь остаться таковой, пока способна двигать руками-ногами. А пение – это так, актёрское баловство.

Адамов, однако, упорно не соглашался:

- Вы ошибаетесь! У зрителей другое мнение.

- Что зритель? Взбудораженная толпа, наэлектризованная сиюминутными впечатлениями, готовая носить на руках и втоптать в грязь. – Прогулочный трёп перерастал в занудный спор с Аркадием, которого сейчас никак не хотелось. – Я никогда не подстраивалась и впредь не намерена подстраиваться под зрителя. На сцене я живу не зрительскими, а своими чувствами, говорю и играю так, как хочу, а не так, как хочет зритель. – Душевный подъём её окончательно испарился вместе с непроизвольной улыбкой. Хорошо, что они уже вошли в гостиницу, а то бы, наверняка, поссорились, забыв о том, зачем вернулись.

В просторном одноместном номере, обставленном мягкой мебелью с голубым паласом, было по-домашнему уютно. В углу мерцал большим экраном телевизор, на столе сверкала приличная ваза с апельсинами, яблоками и гроздью тёмного винограда, а над широкой деревянной кроватью матово светил, не ослепляя, шар бра, уложенный в позолоченные лепестки. Адамов снял шинель, аккуратно повесил в шкаф на плечики, достал из красивой тумбочки тёмную бутылку и осторожно поставил на стол, разом украсив фруктовый натюрморт.

- Прошу, - пригласил даму, подвинув к столу кресло на колёсиках.

Она небрежно сбросила куртку на спинку кресла и, умостившись в мягком седалище, подвинулась вместе с ним ближе к бутылке.

- Ништяк устроились, - оглядела комнату, задержавшись взглядом на модернистской олеографии с непонятным абстракционистским содержанием.

Григорий Павлович удовлетворённо улыбнулся.

- Флотская привычка к порядку. – Присоединил к бутылке два бокала и коробку давно не виданных и не еденных ею «Мишек на севере» и, подкатив второе кресло, устроился напротив гостьи, почти касаясь её колен. – И вообще - не терплю домашнего бардака.

Она взглянула на него с любопытством. «Чистюля и зануда!» - определила безапелляционно.

- Жаль мне вашу жену, - задала скрытый вопрос, но он не ответил на него, распечатал конфеты и вино, налил каждому на два пальца. – А нет ли у вас случаем красной икорочки? – И снова судьба благоволила ей.

- Найдётся и икра. – Запасливый хозяин добыл из волшебной тумбочки маленькую стеклянную баночку с оранжевыми горошинами и, заодно, початый батон. Вскрыл баночку, отрезал от батона по паре ломтей. – Что ещё?

Она засмеялась.

- Добавьте, если можно, - показала глазами на бокалы. Он слегка порозовел тёмными скулами и долил до верха. – Что-то с непривычки в горле першит, - оправдывалась она, густо намазывая на ломоть икру.

- У вас испорченные вкусы, - заметил он брезгливо, глядя на несоразмерный бутер.

- Что делать? – деланно вздохнула Мария Сергеевна. – Уж мы так привыкли, по-сермяжному. Ну, что, вздрогнем? – Он усмехнулся и поднял бокал. Они слегка чокнулись, словно бережно поцеловались, и слаженно высосали виноградный эликсир до дна. – Знаю, что это вино не хлобыщут стаканами, знаю, но что делать, такая уж уродилась с испорченными нравами во всём, и делаю всё по-своему, уж не обессудьте, дорогой Григорий Павлович. – Она откинулась на спинку кресла. – Ой, кажется неприлично забалдела. – Неуверенно дотянулась до бутерброда, откусила разом полкусмана и, роняя икринки на колени, смачно зажевала, показывая чуть пожелтевшие от никотина зубы. – И вообще – мне сегодня всё можно, не так ли? Вам правда понравилось моё истошное голошение?

- Правда, - серьёзно ответил Адамов. – У вас на редкость чистый, густой и завораживающий тембр, а голос подчинён не технике, которой у вас нет совсем, а волнениям души, что и подкупает слушателей больше, чем правильное пение профессионалов. Вам надо учиться, - опять настаивал на своём.

- Нет уж, увольте, - опять отказалась она. – Есть у вас какая-нибудь музыка? Хочу танцевать! Нет, давайте лучше ещё дербалызнем вдогонку, чтобы ходуны двигались свободнее. – Адамов критически посмотрел на неё, оценивая состояние пьянчуги, но всё же подчинился и налил по полбокала. – Жмотитесь? – Мария Сергеевна пьяно засмеялась и рывком выпрямилась в кресле. – Ну и хрен с вами! – Ей было весело, легко, и всё на свете – трын-трава. – Я сегодня добрая, пушистая и всех прощаю, даже… - она ясно вдруг увидела осуждающее покачивание лохматой головы Ивана Всеволодовича. – Да провались ты пропадом! – Адамов даже вздрогнул, услышав такое приятное пожелание, отнеся его, естественно, на свой счёт. – Да нет! – она громко захохотала. – Не вы! Вы не вздумайте никуда пропадать. Лакаем! За тех, кто в море! – Взяла бокал и громко чокнулась с Адамовым. – Поплыли, - и в один приём, по-пирамидоновски, не чувствуя ни вкуса, ни запаха элитного вина, вылила в талантливую глотку. – Всё! Хочу танцевать! Хочу!