Макар Троичанин - Вот мы и встретились

На том многострадальный гастрольный тур и завершился.

И вот уже Мария Сергеевна, усталая и помятая от долгого лежания на вагонной полке, стоит в своём подъезде и привычно освобождает от накопившейся макулатуры переполненный почтовый ящик. Не удержав, она уронила всю кипу, заворожённо наблюдая, как отдельно от неё, спланировав, лёг на пол конверт, надписанный запомнившимся крупным почерком. Присела тут же, на холодную грязную ступеньку и вскрыла письмо.

«Ещё раз здравствуйте, Мария Сергеевна. Позволю себе ещё раз и, наверное, в последний, потревожить ваше внимание…» Она аккуратно вложила письмо в конверт, поднялась, тяжело опираясь рукой о стену и вошла в лифт, держа в одной руке рюк, а в другой письмо, и оставив за собой на полу кучу всяких никому не нужных проспектов, рекламок, уведомлений, ради составления которых в шикарных офисах просиживают упитанные зады ухоженные блатные дамы и девки. В коридоре бросила рюкзак на пол, рядом – куртку, кое-как стянула нога об ногу сапоги, прошла в комнату, рухнула мордой в диванную подушку и зарыдала громко и всласть, освобождая заиндевевшую и заплесневевшую душу, заржавевшую от унизительных и тоскливых гастролей.

-10-

Иван Всеволодович после нелепого телефонного прощания долго не мог прийти в себя и без толку слонялся в темноте по саду, бесцельно выходил на улицу и возвращался в дом, старательно избегая обеспокоенных взглядов родителей. Душу и сердце переполняли жгучая обида на сбежавшую актрису и яростная злость на себя за то, что так неожиданно и болезненно прилип к ней. Хотя бы причину придумала более-менее разумную и устраивающую обоих, а то - на тебе! – некогда было, занята была по горло. Часик-другой можно было бы выделить для важной и очень нужной для обоих встречи, а так выходит, что ему одному она нужна, а ей абсолютно ни к чему. А с другой стороны, ну и встретились бы, ну и поговорили бы, ни до чего конкретного, внятного, вероятнее всего, не договорились бы и расстались бы, если не врагами, то совершенно чуждыми друг другу. Надо ему это? Конечно, и её понять можно, вполне вероятно, что на самом деле запурхалась со скоропалительными неожиданными сборами, может быть, даже палец загнутым держала, чтобы выкроить время на встречу в канун отъезда, да не вышло. Он и сам в конце геологического отчёта, когда приходится подбивать разбросанные бабки, рычит на лучших друзей, пытающихся отвлечь от торопливой работы хоть на короткий мужской вечерок. Понять её можно, но… всё равно досадно и горько. Горько быть отодвинутым в сторону. А он, слабак, ещё мямлил униженно: «Значит, можно надеяться, что ещё не всё потеряно? Я вам письмо напишу…» - разнюнился вслед. Ну, нет, голубушка, письма не будет! Не будет и звонков, всё – баста! Он вытащил мобильник и решительно стёр из его памяти номер заветного телефона. Остался только адрес в собственной памяти, да и тот вскоре забудется, сотрётся временем.

Всеволод Иванович, не выдержав тоскливой тягомотины, подсел к захмуревшему отпрыску на ступеньку домового крыльца и, плотнее натянув на острые плечи старенький ватник, осторожно спросил:

- Чтой-то стряслось? Чё-нито сурьёзное?

Сын криво улыбнулся, прерывисто вздохнул, словно освобождаясь от гнойной ауры, приобнял отца за плечи.

- Не бери на ум – ничего серьёзного. Стряслось да уже утряслось. Не тужись зазря, вы здесь не причём – мои заботы, сам и перелопачу.

Старый недовольно засопел, задвигался, но так, чтобы не сбросить руку сына.

- Ничего не бывает зазря. Радости твои – завсегда твои, - пробурчал недовольно, но успокоенно, - а вот заботы твои – наши, семейные, на том всегда крепла русская семья. Как же не переживать, когда ты бродишь по дому бирюком и порогов не замечаешь, нас с матерью не видишь?

Отдалившееся и расстоянием и духом от центрального корня дитяти, так и не пустившее до сих пор своих корней, ещё крепче прижалось к родителю, извиняясь за отчуждение.

- Прости дурня, - и кратко поведал отцу историю знакомства с московской актрисой. – Совсем ошалел.

Выслушав краткую исповедь незадачливого исповедника, Всеволод Иванович попытался уточнить кое-какие детали:

- И чё, ты точно не залез к ей в постель? – деликатно поинтересовался для округления фактуры.

- Точно, - ошалелый улыбнулся, - падла буду! – поклялся страшной пацанячьей клятвой и вдруг невольно раскрыл рот и удивлённо вытаращил глаза, когда услышал:

- Ну и лопух! Залез бы и не маялся сейчас, и она бы не увиливала. – Всеволод Иванович даже не изменился в лице, поставив такой простецкий житейский диагноз ошалелости сына. – Самолюбие тебя теперь заедает, стыдоба за мужскую слабость.

Посрамлённый отпрыск, покраснев, начал неуклюже оправдываться:

- Да понимаешь, договорились мы, вернее, она предупредила, чтобы не приставал…

- А ты хотел, чтобы она сама к тебе полезла, сама распласталась? – усмехнулся опытный ловелас.

- …да и сморило меня после самолётной бессонницы, еле проснулся уже к поезду, - чуть соврал неудачливый бабник. – Только знаешь, здесь не то, здесь другое, душевное защемило, а не телесное, объяснить только не могу толком.

- Ну, раз не то, и объяснить не можешь, то и латай свою болячку сам, - отец недовольно пошевелил плечами, ещё плотнее стянул руками ворот душегрейки. – Только вот что я тебе присоветую по-старшински: не бери такую в жёнки. Если она сейчас, когда ты её толь-толь обхаживаешь, уже увиливает и не поддаётся, то и после, когда завладаешь, будет вилять и хвостом, и языком – ссор и измен не оберёшься, и, в конце концов, разбежитесь в злобе. В супружество надоть идти навстречь друг дружке, а не играть в прятки, кто кого засалит. – Он чуть отвернулся от сына, заставив того убрать руку. – Эта болячка и впрямь только твоя, сам и избавляйся. – Отец чуть примолк, потом тяжко вздохнул. – А у нас своя назрела.

- Что стряслось-то? – теперь заволновался сын.

Всеволод Иванович усмехнулся, пошморкал носом.

- Ещё не стряслось, но скоро стрясётся, - помолчал, пожевав кончики усов, и объяснил:

- Колька возвертается. Баба евоная забрюхатела, так рожать сюда едут, в тепло.

Иван Всеволодович хлопнул себя по колену и радостно хохотнул.

- Так это же хорошо!

Отец недовольно скривился.

- Чё ж доброго-то? Бабская бойня будет. Сначала мать почнёт её учить, как надо по-старому вести себя до родов, потом начнут лаяться, нянча малыша кажная на свой лад и утягивая его друг у дружки, так что свар не оберёшься. Краля-то Колькина – зубастая, ни в чём не уступит, да и мать не переломишь. Не жизнь будет, а сплошная холодная война с горячими инцидентами. Двум своенравным бабам с одним дитём в одном доме не ужиться.

- Так ты бы их к её родителям, - выдал сын мудрый совет, родившийся в узком житейском уме.