Макар Троичанин - Вот мы и встретились

- Весь интерьер – дело рук Эльвиры, - с гордостью за жену поведал хозяин.

- Давно она вас оставила? – поинтересовалась новая хозяйка.

- Почти пять лет прошло, - подсчитал в уме Артур Леонидович. – С тех пор здесь ничего не менялось. Уборщице, которая приходит через каждые два дня, строго-настрого наказано ничего не переставлять. – Это было предостережение и для Марии Сергеевны, но она за себя не ручалась. – Вживайся пока, а мне надо поработать над завтрашней лекцией, - он подкалымливал в «Щуке» и в нескольких искусствоведческих и литературно-художественных журналах, в которых мафиозное сообщество нескольких театральных деятелей помещало критические обзоры, восхваляя друг друга и их святое дело на благо незыблемости русской культуры, которую надо обновлять в связи с запросами настоящего времени.

А она, утолив туристическую любознательность и решив, что золотая клетка очень смахивает на номер в пятизвёздочном отеле, в котором никогда не была, занялась прозаической готовкой пищи для творческого желудка. Во вместительном трёхкамерном холодильнике нашлись несколько яиц, пожелтевшее масло, подсохший сыр, кусок твёрдой колбасы, засохшая половина пиццы и початая буханка хлеба, но не горчичного. Освоив стерильно чистую хромированную электроплиту, сварганила на скорую руку холостяцкую яичницу с колбасой и луком, посыпав сверху для понта засохшей резаной кинзой – во всяком случае так было написано на коробке, вскипятила воду и сделала из «Нескафе» бурду с молоком, вылив остатки его из бутылки с сегодняшним последним сроком хранения. Разрезала-разложила готовку по тарелочкам – себе, вздохнув, поменьше, разлила кофе по чашулечкам, добавила тонюсенькие ломтики хлеба и торжественно понесла наверх, стараясь не сверзнуться с крутой лестницы, хотя и не прочь была шмякнуться на чистый ковёр, но природная грация выручила.

- Не изволите ли откушать, господин профессор? – вошла в комнату культ-гиганта, отворив дверь ногой.

Он оторвался от исписанных листов, разбросанных по столу, поднял на неё утомлённые потемневшие глаза и следом – брови в удивлении.

- Умница! Я не прогадал, приобретя такой всесторонний талант.

Ел он жадно и быстро, роняя крошки, и вряд ли наелся. Надо ей приноравливаться к аппетиту самца. Она переложила со своей тарелки большую часть, оставив себе сиротский кусочек. Заморив творческого червя, он встал, подошёл к застеклённому стеллажу, уверенно вытащил толстый потрёпанный том.

- На, почитай, пока я закончу. - То были сочинения Мейерхольда.

Кое-как справившись с автоматом раскладки диван-кровати, она как прилежная ученица улеглась с незнакомым учебником и попыталась уяснить устаревшие новации опального и уничтоженного театрального гения, но Мейер в голову не лез, вытесняемый ядовитыми мыслями сомнения в том, что поступила правильно, сменяв свободу на кабалу ради будущей эфемерной славы. Так и не придя ни к какому утешительному выводу, пошла на кухню, доела колбасу и, повеселев, сунула корифея под подушку, свято уверовав ещё в студентах, что мысли из книг по ночам перебираются в пустые головы. Расстелила чужую постель, разделась, но не догола, а прикрывшись не прозрачной, а плотной рубашкой, и улеглась, разумно решив по русской старинке, что утро вечера мудренее. Тем более что уже двенадцатый час, а праздничного вечера по поводу союза не предвидится. «Мог бы и в ресторан сводить, скряга!» - подумала гневно и заснула в неуютной постели, не имеющей ни одного тёплого уголка, куда бы можно было сунуть нос.

Ночью проснулась от холода. В комнате было довольно прохладно и тёмно-синё от нависших снежных туч за незашторенным окном. Завернувшись тонким одеялом в цветастом батистовом пододеяльнике, прошла, ёжась, к окну, нашла краник регулировки отопления рядом с радиатором, отвернула до отказа и удовлетворённо вернулась на кровать. Но сон ушёл. Лежала и размышляла, снова терзаясь сомнениями: идти или не идти? Поколебавшись, решила, что нечего оттягивать то, что должно случиться рано или поздно, и чем раньше, тем лучше, чтобы не чувствовать себя чужой и должницей. Какая разница, когда пасть, если это неизбежно? И пошла прямо в одеяле в соседнюю комнату, надеясь на ласку и утешение, но их не было, а был молчаливый механический акт, не принёсший никакого удовлетворения. Когда кобель в изнеможении откинулся на спину, она доверчиво приткнулась к горячему боку в ожидании хотя бы каких-нибудь притворных слов благодарности и любви. Но вместо них услышала мощнейший храп, и тогда встала, ушла в душ, а потом в свою уже нагревшуюся комнату. Почти до утра промаялась без сна, проклиная и его, и себя, и скотскую судьбу актрисы, желающей любым способом выбраться на вершину. «Больше сама навязываться не буду!» - решила твёрдо. – «Кукиш тебе с маслом, боров!» - и наконец-то заснула.

Утром свежевымытая, сияющая счастьем, добродетельная и примерная супруга приготовила гренки с сыром и чёрный кофе. Легонько постучала в дверь к хозяину и псевдомужу.

- Артур Леонидович, завтракать!

Оттуда донеслось недовольное рычание, потом шумное сопение и, наконец, через десяток минут он выскребся в роскошном китайском халате с драконами. «Эх», - посетовала она с сожалением, - «надо было и своих прихватить – классно бы на пару выглядели». Фыркая и сморкаясь, дракононосец долго мылся в ванной и вышел бодрым и собранным, таким, каким она привыкла видеть его на репетициях. Грузно присел к столику, в темпе сметал гренки так, что она еле-еле успела ухватить пару штук.

- Люблю повеселиться, - улыбнулся благодарно, - особенно пожрать. – Выпил кофе, изрядно подсластив его, и заторопился: - Бежим, мне на лекцию.

А ей некуда было спешить, но она всё же поехала с ним, послушать. По дороге ввёл в курс мыслей по преображению её как актрисы. Всё оно предполагалось параллельно с освоением фундаментальных, классических ролей, и первой, учебной, выбрана им Катарина из Шекспировской «Укрощения строптивой». Изматывающие шлифовка и огранка продолжались и дома, поскольку на всё про всё было отведено десяток дней, и каких! Мария Сергеевна ошалела от многочисленных повторов, а он всё был недоволен, но не кричал, а терпеливо подправлял, добиваясь, по его мнению, совершенства. И добился! Спектакль прошёл под аплодисменты, а новую актрису вызывали аж шесть раз. Были и цветы, а рядом цвёл, кланяясь, виновник всего – гениальный режиссёр и классик современного театра. В газетах и журналах появились благородно сдержанные, но похвальные критические статьи друзей Копелевича, суть которых сводилась к тому, что на театральном небосклоне появилась ещё одна талантливая актриса с большим будущим, которое, однако, всё в руках талантливого режиссёра-новатора, умеющего как никто разглядеть в молодёжи достойных олимпа. На следующих спектаклях был аншлаг. Интеллектуальная публика повалила в театр, чтобы не упустить рождения новой звезды и при случае похвастать, что они были первыми, кто увидел её блеск. О ней заговорили на кухнях. А она, что она? А ничего! Выходя на сцену она забывала большую часть наставлений учителя и играла как бог на душу положит, как сама себе представляла героиню, характер которой был ей по нраву, не особенно-то беспокоясь об имидже чуть засиявшей звезды. И получалось, и получалось хорошо. Копелевич не пенял ей за самовольство, да и зачем, когда актрису по-хорошему понесло, она вжилась в роль, а зритель поверил ей и переживал вместе с ней перипетии хитроумной и оборотистой девахи, импонирующей тухлым и ленивым интеллигентам. Далеко не всякому ученному-переученному актёру такое удаётся, даже пусть он и всенародно-заслуженный. Артур Леонидович соглашался с ней, принимая большую часть славы на себя, а она, благодарная ему за свободу, импровизировала в каждом спектакле, но и о существенных указаниях режиссёра не забывала. В общем, они ладили.