Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении

Какие вихры, Федор Михайлович?

Тащи, за что ухватишь.

Упирается.

Но затащили.

Посмотрел редактор на Кукушечкина, открывает молча сейф, достает пять рублей: «Сходи, похмелись, альбатрос. А с утра, как штык. Говорить будем».

И я с ним пошел за компанию.

Приказ есть приказ.

Сели в кафе. Заказали. Чокнулись. Ожил Кукушечкин. И давай мне о своих подвигах рассказывать. Упоил, говорит, всю команду славного крейсера «Авроры». До забвения. Вместе с двумя иностранными делегациями. А потом уговорил капитана шарахнуть из орудия главного калибра по Смольному. Хотели холостым, да снаряд перепутали. Тут их всех и повязали.

— Доволен, да? Пожилой человек, — пристыдил Кукушечкин Сундукевича. — Надеюсь, Дима, ты не думаешь, что все это правда?

— Что такое правда, Георгий Иванович? — отвечал Дрема. — Правда — лишь одно из заблуждений. История столько раз переписывалась, что нет никакого смысла ее изучать. Надо сразу придумывать свою.

— А ты, оказывается, циник, Дима, — удивился Сундукевич. — Но это не самое плохое в тебе. Хуже, что ты форель пивом запиваешь.

— Нет, дорогой Марк Борисович, запивать пивом форель — не самое ужасное. Самое ужасное, что мы с вами занимаемся ерундой.

— Что ты конкретно имеешь в виду?

— Книгу я конкретно имею в виду. Уберите из нее пять-шесть человек — и придется менять заглавие: «Сто самых скучных теток страны».

— Какая тебе разница? — сделал скучное лицо Сундукевич. — Не мы заказываем гимн. Мы его исполняем. Что заказали, то и исполняем.

— Да. Но подписи будут стоять наши, — возразил Дрема, — краснеть придется нам.

— И что ты предлагаешь?

— Ничего не предлагаю. Просто странно: среди выдающихся женщин, очень мало выдающихся женщин. В основном, бывшие челноки, крутые денежные тетки.

— Дима прав, — вмешался в спор приунывший Кукушечкин. — Мы, в конце концов, не лакеи. В конце концов, мы авторы. Я знаю очень много замечательных женщин, которых почему-то нет в списке.

— Я тоже знаю, — согласился с ним Сундукевич, — но что ты предлагаешь? Расширить список до бесконечности? У нас плотный график. Сроки. Конвейер. Что вы, ребята, как дети. Это заказ. Наше дело — честно его выполнить. Обыкновенная халтура. Мало мы с тобой халтуры переделали, Гоша?

— Много, Марк, много. Я предлагаю составить свой, дополнительный, список и предложить Двужильной.

— Нереально, Гоша. Физически не успеем обработать к сроку.

— Не думаю, что список будет большим. Десять — пятнадцать дам. Не более.

— Хочешь совет, Гоша? Не вмешивайся в женские дела. Почему женщин, которые нам нравятся, не включили в список? Наверное, есть причины. Это политика, Гоша. Предвыборные дела. Темный лес, вязкое болото.

— Мы никому ничего не будем навязывать. Но предложить должны. Если мы, конечно, не лакеи.

— Что ты заладил — лакеи, лакеи. Дались тебе эти лакеи. Я — что? Против? Я за. Давайте побыстрее заканчивать с этой мурой. Мне уже улыбаться больно. Думаешь, легко сделать сто портретов и ни разу не повториться? Не на паспорт снимаю.

— Хорошо. Составляем свой список, — сказал Кукушечкин, доставая блокнот. — Предлагайте. Один голос против — не принимаем. Идет? Составим, отдадим Саше. Как она решит, так и будет. Зарежет — ее дело. А наша совесть будет чиста.

— Настя Маркова, — предложил Дрема.

— Кто такая? Почему не знаю? — спросил недовольный Сундукевич.

— Художница. Около тридцати лет. Инвалид с детства. Прикована к коляске. Оформила несколько детских книжек, учебников. Участвует в выставках. Работает с детьми-инвалидами. Имеет свой сайт. Известна во всем русскоязычном мире.

— Ну, инвалид. Ну, рисует. И что? — спросил Сундукевич.

— Так она еще и слепая, — сказал Дрема.

— Как это — слепая и рисует? — удивился Сундукевич.

— Потому что выдающаяся, — пояснил Дрема.

— Знаю. Пойдет, — сухо одобрил кандидатуру Кукушечкин.

— Как она на личико? Ничего? Пойдет, — согласился Сундукевич.

В дополнительный список после жесткого отбора вошли девятнадцать женщин.

Просмотрев его, Сундукевич сказал:

— Все это замечательно. Женщины выдающиеся. Но есть у меня сомнение.

— Что такое? — насторожился Кукушечкин.

— Публика все больше безденежная.

— При чем здесь это? — удивился Дрема.

— Ну, не знаю. Может быть, и ни при чем, — ответил мудрый Сундукевич.

— Привет. Неделю не могу дозвониться. В горах был?

— В подполье.

— В каком смысле?

— В прямом. В подвале работаю. Сигнал на мобильный не доходит. Рад слышать твой грудной, волнующий голос. Как дела?

— Февраль кончается. Пора деревья обрезать. Какие у тебя планы на воскресенье?

— Уговорила. Встречаемся как обычно — на конечной в восемь.

— Давай в семь.

— И что тебе не спится? Слушай, приезжай? Поедем от меня вместе. А то просплю.

— Вот если приеду, точно проспишь.

— А может быть, я к тебе?

— Не надо.

— Почему?

— Клеопатра собралась рожать.

— Ну и пусть рожает. Ты-то при чем?

— Им нужно носики, ротики протереть фланелькой. Как это при чем?

— Вот пусть Клеопатра и протирает. Зачем вмешиваться в природу?

— Ты же знаешь, у нее язычок короткий, она даже свои соски, как следует, облизать не может.

— Ты собираешься облизывать ей соски?

— Очень остроумно.

— Послушай, тебе нужен профессиональный помощник. Я, как-никак, медицинский закончил.

— Обойдусь. Я маму позвала. Все. Пока. Кажется, начинается.

Утром сердитая, не выспавшаяся Гуля сидела на пеньке карагача, подстелив под себя «Ковчег новостей» и свесив ноги в сухой арык. Курила без удовольствия третью сигарету. На ней был лыжный комбинезон и горные ботинки. Большая, теплая дуреха с вечно мокрыми глазами. Она сурово посмотрела на Дрему из-под капюшона зареванными очами и бросила окурок в арык:

— Спишь долго.

Поднялась и поцеловала его, дохнув табаком.

— Трамвай в пробке застрял, — соврал Дрема.

— Пешком нужно ходить, чтобы не опаздывать. Три маршрутки пропустила. Думала — не дождусь.

— Ощенилась Клеопатра?

— Родила.

— Сколько?

— Шесть.

— Кому раздавать будешь?

— На двух мальчиков желающие есть. Тебе не нужно девочку?

— Спасибо. Мне с Олигархом горя хватает. Каждый год у тебя эти заботы. Поберегла бы ее от романтических свиданий.

— Почему это я должна лишать ее материнского счастья?

— Один год обошлась бы без материнского счастья.

— Много ты в этом понимаешь.

Подъехала маршрутка. Они вошли первыми и заняли самые плохие места на заднем сиденье. Поставили рюкзачки на колени. Она раскрыла слегка помятую газету. Он — самоучитель испанского языка.

— Кстати, на самом опасном месте сидишь, — сказал Дрема.

— Хочешь сесть у окна?