Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении

Как мы без сотовых телефонов жили?

Взял я два огнетушителя в поликлинике.

— Огнетушители? В поликлинике? — переспросил Дрема.

— Две бутыли болгарского вина в универсаме «Столичный», — пояснил Сундукевич и продолжал. — Захожу к приятелю Гоше. Жара. Гоша в семейных трусах, ноги кривые, волосатые. На диване девица в лифчике сидит. Гоша протягивает мне авоську: «Дуй за портвейном. На батарее нету снарядов уже». — «Обижаешь», — отвечаю и достаю из кофра два снаряда. «Тогда садись».

Сидим, гуляем.

Вдруг в дверях ключ хрустит.

Заходит Ритка, несчастная жена этого раздолбая.

У Гоши зубы, как клавиши аккордеона:

«Ритуля, а у нас гости!»

Ну, я и говорю девице в лифчике:

«Чего расселась? Собирайся. Погостили и хватит. Надевай юбку».

Ритка злая. Говорит прекрасной незнакомке:

«А вы знаете, девушка, что у Марка есть семья? Не стыдно, Марк? А с тобой, Георгий мы поговорим отдельно. Сводник!»

Вышли мы от Гоши. Спрашиваю девицу:

«Тебя как зовут?»

«Тома».

«Так я и думал. Пойдем в «Ромашку»?»

Утром звонит Гоша:

«Марк, Рита тобой очень недовольна. Давай так: больше ты ко мне проституток не водишь. Договорились?»

Через пять минут снова звонит:

«Где она?»

«У меня на даче».

«Ладно, — чувствую, обиделся, — дарю. Не последняя стюардесса в аэропорту. Еще найдем. А тебе ничего дорогого и светлого я бы не доверил».

Вот проходит быстротекущее время. Снова звонит мой друг Гоша. Опять проблемы с аккумулятором. Иду в поликлинику.

Только я нажимаю кнопку, дверь распахивается, и выбегает прямо на меня Ритка с клюшкой.

Замахивается, как Фирсов для щелчка.

Я в лифт — шмыг!

Как она клюшкой, да от всей души, шарахнет по кабине!

На волосок от погибели был.

Оказывается, в ожидании меня Гоша развлекался с Томкой на диване и в пылу любви не услышал, как вошла Ритка с продуктами и сыном. У Сашки тренер заболел, и занятие хоккейной секции отменили.

Ага, заходит Ритка, а Гоша и говорит:

«Это девушка Марка. Марк сейчас придет».

Ритка авоську на пол ставит, берет у сынишки клюшку и спрашивает:

«Если это девица Марка, отчего ты валяешься с ней на диване?»

А говорят, что у женщин нет логики.

И тут вхожу я.

Веселое время было. А, Гоша?

Ах, Тома, Тома…

— Дело не в Томе, — грустно отвечал Кукушечкин. — Пора о вечном думать, а мы черт-те чем занимаемся.

— Вы правы, Георгий Иванович, — поддержал его Дрема, несчастный карикатурист, потерявший чувство юмора, — всерьез нужно воспринимать только вечное. Только что такого есть в жизни человека, что можно было бы назвать вечным?

— Честно вам скажу: затеял написать книгу, — разоткровенничался Кукушечкин. — Пишу книгу, а получается репортаж. И дрянной, доложу я вам, репортаж.

— Вот оказывается, Гоша, какие бешеные бабки крутятся вокруг этого проекта, — вступил в разговор о вечном Сундукевич.

— Это, Марк, для нас с тобой большие деньги.

— Нет, нет. Я на досуге подсчитал. Вычел расходы на нас, на типографию. Большие деньги, большие. Я думаю, нам стоит пересмотреть договор.

— Это не по-мужски, Марк.

— Как раз наоборот. Не по-мужски пресмыкаться. Будешь пресмыкаться — раздавят. Я правильно говорю, Дима?

— Правильно. А о чем речь? — встрепенулся Дрема.

В сквере, который пересекал Дрема по пути на работу и с работы, росла столетняя сосна, согнутая в крутую дугу так, что вершина ее почти касалась газона. Песик средних размеров мог обнюхать и пометить ее. Казалось, старушка в зеленом халате делает мостик.

Что ее так согнуло?

Снега? Болезнь? Какой-нибудь древесный сколиоз. Люди? Скорее всего, люди.

Не все ли равно, что или кто. Жизнь.

К этой сосне, придумав легенду, можно было водить экскурсии.

Но, вероятнее всего, ее просто спилят. Избавятся от урода.

Как было бы здорово, если бы однажды она с шумом и треском распрямилась. Пух! — и встала, вздрогнув, прямая и звонкая, как и положено быть корабельной сосне.

Но она никогда не распрямится.

Очень много людей напоминают эту сосну. Им тоже никогда не распрямиться.

Согбенная сосна — любимое дерево карикатуриста Дремы.

До сегодняшнего дня он тоже был кривой, неправильной сосной.

А сегодня с шумом и треском распрямился.

С мстительным выражением на лице Дрема сел на скамейку, над которой лохматой аркой изгибалась сосна. Он раскинул руки вдоль спинки, закинул ногу на ногу и принялся мрачно покачивать носком кроссовки.

До сегодняшнего дня он считал, что хорошо устроился в жизни. Именно потому, что не принимал, как ему казалось, в этой жизни никакого участия. Так, сторонний зевака на ледоходе. Кому-то нравится думать, что они этим процессом управляют. Он не из их числа.

Ему платили за то, что он смеялся.

Причем платили те, над кем он смеялся.

Правда, платили немного.

Но сколько людей смеются вообще бесплатно.

Грех жаловаться. Мало у кого была такая веселая работа.

Но сегодня он пошел в «Ковчег новостей» и сказал ответственному секретарю Прямоносову: «Да пошел ты!»

Очень неинтеллигентно. Согласен. Хотя направление указал верное.

Невозмутимый Прямоносов остался на месте за своим антикварным, издырявленным древоточцами столом. Пошел Дрема. По собственному желанию, как по щучьему велению.

Что так расстроило Дрему? Перелистав подшивку «Ковчега новостей», Дрема с негодованием обнаружил, что почти все его карикатуры за последние две недели отредактированы.

Вздор! Не может этого быть! Он бы и сам никогда не поверил, что карикатуру можно отредактировать, если бы это не случилось с его рисунками. Душа его клокотала и бурлила, выкипая, как вода в забытом на плите чайнике. Дрема едва не взорвался от бешенства.

Он схватил за руку спешащего по своим делам фотокорреспондента Петю Шубейкина. Петя нес свою лохматую голову с таким величаво-торжественным видом, словно торопился сообщить правительственной комиссии об успешно завершенном лично им космическом полете.

— Петя, ты посмотри, что они наделали!

— А, что такое? — обрадовался скандалу Шубейкин.

Дрема принялся яростно делиться своим горем.

В пузыре вместо слов толстого цепного пса, обращенных к псу тощему и бездомному: «Надо знать, на кого лаять», стояла совершенно непонятная фраза: «Мой хозяин кормит меня морковкой». При этом толстый пес прижимал лапой огромную персональную кость.

На рисунке, где два матерых волка, покровительственно обнимая перепуганного зайца, должны были напутствовать беднягу на бескомпромиссную борьбу с коррупцией в волчьей среде, они пели почему-то про трын-траву.

Фраза бандита, только что ограбившего банк и тут же изъявившего желание положить мешок с деньгами на свой счет в этом же банке — «Я хотел бы легализовать свои накопления», — вообще была стерта. Над бандитом с автоматом и кассиром с поднятыми руками, вызывая недоумение, висел пустой пузырь.