Александр Гроссман - Образ жизни

— Ты погладил щёку, вынул палец изо рта и так ясно произнёс: «У евреев Зисман фамилия». Помнишь врача Марию Львовну? Когда мы вышли, она сказала: «Это не еврейский мальчик. К сожалению, врачебным осмотром национальность не устанавливают». Почему ты так долго…?

— Не искал родителей? Знаете, я не жалею.

Утром Татьяна Михайловна, радостная и оживлённая, поехала просить отпуск, хотя бы на недельку, чтобы побыть с дорогим гостем.

Город, его история, музеи, лекции в Эрмитаже, долгоиграющие пластинки, которые Татьяна Михайловна ставит на свой старенький проигрыватель с выпадающим звукоснимателем, абонемент в филармонию, купленный вместо сапог, — две недели Пётр заглядывал в этот мир, дверь слегка приоткрылась, волшебная флейта поманила.

Гроза догнала их в Павловске. С утра парило, воздух замер, ожидание томило.

— Что я говорила вам перед грозой? — спросила Татьяна Михайловна.

Пётр повернул к ней лицо и начал читать строки, которые никогда не произносил вслух: «Жизни некий преизбыток в знойном воздухе разлит…» [10] «Жизни некий преизбыток…» — Ф.И.Тютчев, «В душном воздухе молчанье…» . Память вернула его на лесную дорогу и оставила там… Небо дрогнуло. Вслед за молнией мелькнула мысль: «Поздно уже просить её быть мне матерью, но не поздно мне быть ей сыном».

Утром, в день отъезда, они обещали друг другу больше не пропадать, Татьяна Михайловна пошла на работу, а Пётр отправился в магазин за присмотренным ранее проигрывателем. «Каравелла» привлекла его названием и деревянной отделкой, по части звучания, он положился на продавца, который уверил его, что лучше не бывает. Пётр установил «Каравеллу» на место старого проигрывателя и прикрепил сверху записку: «Дорогая Татьяна Михайловна, вы единственный родной мне человек. Спасибо за всё. Ваш Петя». Захлопнул за собой дверь, подумал, что ещё не раз откроет её, и поехал в аэропорт. Ожидая приглашения на посадку, и в кресле, во время полёта, улыбался и строил планы. «В этом пенале нельзя чувствовать себя дома. Склеп с окном. Но недостаток можно обратить в достоинство. Сколько там до потолка? Метров пять. Жаль, не измерил. Вполне можно сделать антресоли во весь рост и с частью окна. Столовая и спальня. Всё из дерева — перекрытие, лестница, перила. Лестница? Здесь надо подумать.» Идея увлекла его.

По приезде первым делом купил себе «Каравеллу» и несколько пластинок — из тех, что видел у Татьяны Михайловны. Положил чертёжную доску на спинки стульев, достал свои красивые инструменты, машинально вспомнил, как они к нему попали, и задумался… Поездка, встреча с Татьяной Михайловной, мысли и забота о ней, новая игрушка — так он окрестил свои архитектурные изыскания — приглушили разочарование и обиду, и он стал вспоминать то хорошее, что было и осталось с ним навсегда.

Вслед за новым начальником в лабораторию пришёл ещё один человек. В своё время прошла мода присоединять заграничные имена, вроде Рудольфа или Генриха, к местным фамилиям. Нашего звали Герман с одним «н». Он отсидел свой срок в партийных секретарях и «перешёл на работу по специальности». Тернистый путь Германа в «большую науку» начался в гостиничном номере, где они со Смолиным коротали командировочный вечер за бутылкой и закуской из буфета.

— Сидишь на золотой жиле и хлопаешь глазами, — поучал Смолин, — лови момент пока в струе. — Сам он свой момент уже словил и теперь делился опытом с менее расторопным и сообразительным коллегой.

— Возьми отчёт по законченной теме, убери титульный лист и отвези его в закрытый НИИ. Мы же работаем с ними, пойдут навстречу, тем более, что через тебя они тоже приобщатся к модному направлению.

Слабый протест Германа по поводу законности таких действий Смолин авторитетно подавил: — Это только для знакомства с проблемой, для затравки. Потом возьмёшь из отчёта всё, что понадобится, добавишь новенькое, для них пару профилей изготовите… — Похлопал Германа по плечу. — Не ты первый, пройдёт, как по маслу. Не сомневайся. Защита закрытая, автореферат, всего несколько штук, разошлёшь через первый отдел своим людям вместе с «рыбой», экзамены, сам понимаешь, — можно устроить. Да они там сами знают, как это делается.

Соблазн был велик, логика простой и понятной — соответствовала духу времени и морали. Освобождённый от бремени сомнений, Герман двинулся в указанном направлении, не подозревая, что даже верная схема, всего лишь только схема. Он нашёл именитого престарелого шефа, его практически без экзаменов приняли в заочную аспирантуру при закрытом НИИ, а потом начались будни, к которым он не был готов. Прошло несколько лет прежде, чем мы узнали, от самого Смолина, кстати, кто надоумил Германа взяться за диссертацию и научил, как обстряпать это дельце. А тем временем из разных мест стала поступать интересная информация.

С кадровиком, который представлял нам нового начальника, мы встретились в очереди к зубному врачу. Он нервничал в ожидании неприятного визита, был возбуждён и говорил, не переставая:

— Герман ваш семимильными шагами идёт в науку. Мы оформляли документы на него в аспирантуру, — доверительно сообщил он мне, и тут подошла его очередь.

В бытность мою конструктором я невольно стал доверенным лицом Людмилы — доброй несчастной женщины. Работала она быстро и уверенно, поэтому у неё всегда оставалось время обдумать и обсудить, что она скажет своему ненаглядному, когда он в очередной раз заявится домой. Я неизменно советовал: — Гони его в шею! — Она принималась защищать его, а я ставил диагноз: — Сладкая парочка, союз садиста и мазохиста. Детишки кем вырастут? — Она пряталась за доску и на какое-то время замолкала. Если верить её словам, она любила своего мужа, он тоже любил её, детей, друзей, подруг… Он-то приходил, то уходил, то ли жил с ними, то ли нет, но скромную её зарплату считал своей собственностью и распоряжался ею на правах главы семьи. Однажды она сообщила мне, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Я не стал уточнять, чья эта мысль и согласился. Вынужденная как-то сводить концы с концами, чтобы накормить детей и обожаемого мерзавца, Людмила искала подработку, и я вспомнил о ней, когда нам понадобилась уборщица. В тот день Людмила позвонила мне и попросила дождаться её. — Не беспокойся, за Катькой успеешь. — Мы вышли из помещения, отошли от окон лаборатории, и она, понизив голос, сообщила:

— Слушай, этот ваш новый рыженький такой, как только вы уходите, начинает шариться по столам. Сперва я думала, что он бдительность проявляет, — у вас на столах всего навалено — присмотрелась и догадалась: он ваши расчёты, записи, книжки, которые у вас в столах, себе в тетрадочку переписывает. Шпионит за вами, сукин сын.