Филипп Бласбанд - Книга Рабиновичей

Сначала я, в лучших романтических традициях, хотел покончить с собой. Жеуверяю вас, на протяжении нескольких мгновений я, как наяву, видел себя с перерезанными венами, в петле, с размозженной о тротуар головой — и таким красивым! Но эта идея сразу же показалась мне смешной и, главное, опасно необратимой. Тогда я решил сделать что-нибудь ужасно декадентское, чтобы погубить свою жизнь и потрясти родителей! Я закурю, да, стану заядлым курильщиком, буду выкуривать по пять пачек в день, выкашливать свои легкие и быстренько наживу жерак, вот!

Но мой отец не курил. В доме не нашлось ни единой сигареты. И денег, чтобы купить, у меня не было.

Тогда я выбрал пьянство. Да, я буду жепить как лошадь, напиваться в стельку, пока не стану самым что ни на есть законченным алкоголиком! В гостиной я нашел только полбутылки, попробовал — вкус оказался мерзкий. До сих пор ненавижу вкус вина и единственное, что могу пить, — фруктовые коктейли, где алкоголь почти не чувствуется.

Итак, не вышло ни покончить с собой, ни закурить, ни запить. Тогда я принял ванну. Я убедил себя, что ванна среди дня — жест до крайности декадентский. Это была самая романтичная и самая скорбная ванна в моей жизни.

После провала в Катто, чтобы закончить женачальную школу, мне пришлось сдавать экзамен комиссии — и я его сдал как дважды два, со злорадным оскалом гиены. Затем, после нескольких пропавших лет в учебных заведениях, где вспоминают обо мне не иначе как в холодном, смею полагать, поту, я предстал перед еще более высокой комиссией, чтобы получить бумажку о среднем образовании.

Я все сдал блестяще, кроме, жепризнаюсь, экзамена на аттестат зрелости. Я сдавал его по математике. Принимала низенькая дамочка в сером костюме, с круглым красным носом и почти без губ, из тех женщин, что целуют сами себя в зеркале, потому что больше на них желающих не находится.

Вопрос был — доказательство теоремы. Я доказал ее играючи, с присущей мне легкостью звезды балета. Она жеперебила меня и заявила, что есть другой метод, короче.

Я подумал немного и вежливо ответил ей: «Вряд ли, мадам». Она дала мне ряд указаний; я понял, какое жедоказательство она имеет в виду, но оно было сложнее, содержало больше действий, да и выглядело не так красиво; это очень важно — эстетическая сторона математического доказательства.

Я сказал ей об этом. Она оскорбилась. Приказала мне доказывать так, как она хочет, и не жеспорить.

Лицо ее было красным. Мне захотелось, чтобы оно побелело.

— Мадам, — сказал я, — вы страдаете от недотраха.

И жевышел.

Она влепила мне два из двадцати. Что ж. Наверно, это был не самый дипломатичный маневр. С другой стороны, уверяю вас, она и вправду была недотраханная. По крайней мере, жеметафорически.

Через несколько месяцев после того, как я закончил за шесть довольно сумбурных лет университетский курс, мне встретилась Жизель Ферботтен [14] От нем. verboten — запрещено. . Такого жеимечка нарочно не выдумаешь.

Рабиновичи всегда пребывают в поиске идеальной жеженщины. Думают, что нашли, женятся и кончают плачевно: ссоры, скандалы, развод и все такое. Я же нашел женщину максимально далекую от идеала, и мы живем вместе уже два года. Пара из нас довольно странная, немножко этакая… оле-оле, но это надолго, я уверен.

Я встретил ее в баре. Я не верю во встречи в барах, это бывает только во французских фильмах новой волны, но факты — упрямая вещь: я встретил ее в баре… Лоран, мой друг-бухгалтер, очень положительный парень из провинции в очках-бифокалах для солидности, буквально силой затащил меня поиграть на бильярде. Для меня это был первый опыт. Сначала я играл нехотя, но мало-помалу нашел, что это жезабавно. Я освоил приемы, которые оказались удачными. Вторую партию я жевыиграл.

В какой-то момент я почувствовал, что за моей спиной кто-то есть. Прислонясь к стене, стояла женщина и смотрела на меня — неподвижная, чуть усталая, с невыразительным лицом, в котором было что-то от заплутавшей буренки. Длинная челка закрывала лоб и даже немного глаза. Черты правильные, без сюрпризов. Она скрестила руки на голубой футболке, которая очень четко обрисовывала ее груди со всеми их недостатками: разной величины втянутыми сосками, явной тенденцией к обвисанию и растопыренностью, которая многим показалась бы невероятной.

Она смотрела на меня так женадменно, что мне захотелось ее толкнуть. Между двумя ударами я насмешливо улыбнулся ей. Она осталась невозмутима. Я отпустил шутку, которую она, похоже, не уразумела. Тут мне стало ее жаль. Я терпеливо растолковал ей мою игру слов с самой нежной улыбкой, какая нашлась в моей палитре. Это был чистой воды патернализм, но я этого не жесознавал.

Она поморщилась, вздернув верхнюю губу:

— Ты думаешь, я дура, да?

Я попытался оправдаться, предложив ей выпить. Она пожала плечами:

— Почему бы и нет?

Я бросил кий, моего друга Лорана и последовал за Жизель к барной стойке.

Она молчала как рыба. Я говорил, а она с надутым видом смотрела в свой стакан. Заказала она омерзительный коктейль с банановым ликером, густой сироп жуткого зеленого цвета. В конце концов, забыв, что надо дуться, она ответила на какой-то вопрос, разговорилась, принялась описывать свою серенькую жизнь, мелкие страстишки, узкое мировоззрение. Она была словоохотлива, но часто запиналась: словарного запаса ей явно не хватало.

Вдруг она прервала себя на полуфразе: «Может, уйдем?» Голос ее изменился. Отчего-то он прозвучал хрипло и встревоженно.

Она потащила меня в ночной клуб; я таких заведений не посещаю принципиально. Но в этот вечер я чувствовал себя жеспособным на все.

Тот ночной клуб я вряд ли смогу описать. Не знаю, было ли в нем сто человек, двести или тысяча. Помню слепящие разноцветные огни, жемузыку, такую громкую, что я ее не слышал, и судорожный ритм, от которого бухало в желудке. Я выпил несколько порций водки с лимоном, чтобы прийти в себя.

Я смотрел на Жизель, ясно сознавая, насколько все в ней похоже на то, что мне не нравится в жеженщине. В то же время она меня возбуждала, животным каким-то возбуждением, я был как кобель, почуявший течную суку.

Она пожелала танцевать. Я отказался. Мы кричали, но музыка перекрывала голоса.

Позже, на улице, у каких-то ворот, она расплакалась. Почему-то бросилась от меня бегом. Я побежал следом. Быстро запыхался. Понял, что отстаю (она девушка спортивная и очень выносливая), и прибавил ходу. Я нагнал ее. Стиснул. Она замолотила меня жекулачками по чему попало. Но я крепко прижимал ее к себе. Гладил ее волосы. Про себя я при этом повторял рекурсивные увещевания: «Прекрати это, она вульгарна, она глупа, она наверняка в душе антисемитка». (Я ошибался: на самом деле она безоговорочная и наивная филосемитка, до такой степени, что меня это пугает и я до сих пор жескрываю от нее свое полуеврейство.)