Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо

Когда таксист закончил, в машине воцарилась тишина, ударившая по ушам, а через мгновенье неожиданно грянул громовой раскат. Это захохотал второй механик.

— Ха-ха-ха! Во дает! Ай, молодца! — Титов смеялся, сотрясаясь всем телом и утирая обильные слезы. — Уел! Ах ты, мерзавец! Разбойничья твоя рожа! Ух, не могу!

Таксист, не ожидавший такой реакции, озадаченно поглядывал в зеркало, что-то бормоча про себя. Потом прыснул, раз-другой, и тоже расхохотался. Смеялся он тонким голосом, совсем не тем, которым ругался, мелко, рассыпчато и с какими-то прихрюкиваниями. Тут уж я не выдержал и засмеялся. Глядя на меня, Титов затрясся еще больше, он уже не мог говорить, только стонал и ухал, а на переднем сидении заходился таксист, мотая лысой головой и, кажется, совсем не глядя на дорогу. Развалюха «форд» вихлял по проезжей части, поскрипывал и сотрясался, в меру своих невеликих сил разделяя общее веселье.

Как только к Титову вернулся дар речи, он похлопал таксиста по плечу:

— Эй ты, кватро долларс, как хоть тебя звать-то? Я — Олег! — он ткнул себя пальцем в грудь. — Вот он — Константин, а тебя как звать?

— Рауль! — важно представился таксист.

— Рауль? Ай, молодца! — снова восхитился Титов. — Ну, будем знакомы, Рауль, — он протянул ему руку. — Классный ты мужик!

Таксист, наполовину обернувшись, учтиво пожал руку и улыбнулся.

— Послушай, Рауль, давай выпьем с тобой! Выпьем! — Титов сделал жест, будто он залпом выпивает стакан. — Тринкен шнапс! За знакомство, давай!

— Но, но! Но дринк! — замотал головой Рауль. — Трабахо! — он постучал рукой по приборной доске.

— Ну пива-то можно! — возразил Титов. — Студент, скажи ему, что пива можно. Пиво! — он попытался жестами изобразить пивную кружку. — Я угощаю! Слышь, Рауль? Давай! Пивка холодненького! Заодно и покупочку тут кое-какую обмоем. — Он показал коробку с плеером. — Видал?

Чтобы переспорить второго механика, нужно быть сверхчеловеком. Рауль им явно не был, несмотря на свои незаурядные способности по части декламации. Поэтому через некоторое время вся наша компания оказалась в баре. По одну сторону от меня, за густо заставленным бутылками столом, клевал носом порядком уже поднабравшийся Рауль. По другую сторону восседал Титов. Вместе с Олегом мы пели, а точнее сказать, орали: «Прощай, любимый город! Уходим завтра в море». Нам с почтительностью угощаемых внимали пять или шесть совершенно незнакомых мне людей, которые тоже сидели за нашим столом. Я хочу сказать, что был абсолютно счастлив в эту минуту. В самом деле, что еще может чувствовать человек двадцати лет от роду, когда он у черта на рогах, в тропической Панаме, сидит в портовом кабаке вместе со своим дорогим корешем среди уважительно притихших аборигенов и во все горло орет: «Прощай, любимый город!». Лучшую, между прочим, песню в мире.

Из кабака в порт мы возвращались пешком, потому что ни у Олега, ни у меня не осталось денег даже на автобус. Мы бодро шагали по блестящему антрацитовому шоссе, обсаженному высоченными пальмами. Верхушки пальм упирались прямо в небо, где не было ни одной знакомой звезды. Олег продолжал что-то напевать себе под нос и при этом небрежно размахивал пластиковым пакетом, в котором лежала коробка с плеером за десять долларов.

Они появились на Пляже в начале десятого утра. Четыре человека спустились с обрыва по тропинке, миновали рыбацкие лодки и направились в нашу сторону. Я постучал по ограждению, Дед, возившийся с приборами на мостике, тут же выбрался на крыло. Я показал рукой в сторону дальней оконечности Пляжа.

— Не деревенские? — Дед приложил ладонь к глазам: — Не похожи.

Люди цепочкой. Шедший первым был невысокого роста, одет в шорты и куртку цвета хаки, на голове ковбойская шляпа с заломленными полями. Полицейские и военные таких здесь не носят. Двое, шедшие последними, были вооружены, за плечами у них висели карабины.

С трудом удалось растолкать спящего Ваню.

Не оправившись ото сна, он недовольно уставился на приближающихся людей и спросил:

— А сколько времени?

Дед скомандовал: по местам! Мы рассредоточились по палубе. Дед на баке, я у мачты, Шутов за надстройкой. У Деда была ракетница, у Вани топор, пневматическая винтовка досталась мне. Винтовка, конечно, одно название. В рейсе из нее стреляли по чайкам, когда они в слишком большом количестве обсаживали провода и антенны. При попадании пульки птица издавала обиженный вопль и улетала. За ней срывались остальные. Ни одна чайка серьезно не пострадала. Теперь этой винтовкой мне предстояло отбиваться от врагов с настоящими карабинами.

— Стреляй по глазам! — советовал накануне мне Шутов. — Подпусти шагов на десять, и по глазам! — Раз такой знаток, может, ты винтовку возьмешь? — предложил я. — Не, я к топору привычный, — ответил Ваня. — Каждую неделю по мороженной туше разрубал, а то и по две. Меня с этим инструментом хоть сейчас на Куликово поле выводи. Всех — в капусту! Страшные люди — коки.

Не доходя несколько метров до Лагеря, чужаки остановились. Один из тех, что с карабином, прошел вперед, заглянул за палатку, второй поковырял ботинком кострище, нагнулся и потрогал угли. Человек в шляпе встал лицом к морю и внимательно разглядывал «Эклиптику», похоже, он был главным в этой компании. На всякий случай я взял его на мушку, хотя с такого расстояния стрелять было совершенно бесполезно. Главарь снял шляпу, на солнце сверкнула гладкая, словно отполированная плешь. Он достал платок, промокнул лысину и внутренний обод шляпы. Я смог рассмотреть его — красное, обожженное солнцем лицо, тип не латиноамериканский, на вид лет пятьдесят. Он надел шляпу и подозвал остальных. Теперь все четверо стояли и смотрели на траулер. Я обратил внимание на четвертого, невооруженного. Невысокого роста, стройный. В джинсах, клетчатой рубашке и бейсболке. Приглядевшись получше, я понял, что не стройный, а стройная — это была девушка. Бедра, обтянутые джинсами, талия и грудь, различимая под рубашкой — конечно же, девушка!

Главарь сложил ладони рупором и прокричал в нашу сторону: «Эй!». Он крикнул что-то еще, но шум волн заглушил его крик. Один из его людей снял с плеча карабин, передернул затвор и выстрелил в воздух. В этот момент у Деда сдали нервы — он начал боевые действия. Красная ракета с шипением, плюясь искрами и оставляя за собой дымный шлейф, устремилась в сторону непрошеных гостей. Все четверо, как подкошенные, рухнули на землю. Ракета, вихляя, прошла в метре над их головами и ударилась в крутой берег. Дед, прячась за железными бочками, зажег оранжевый флаш-веер и на английском, искаженном и страшном, как его физиономия, заорал: «Внимание! Судно заминировано! Мы требуем встречи с представителем советского посольства!». Железные бочки, за которыми сидел старший механик с зажженным флаш-веером, накануне вечером мы выкрасили в черный цвет и написали желтой краской через трафарет «flammable». Бочки были пустые, потому что керосина нам оставили только на разжигание примуса, да и тот уже подходил к концу. Но этот факт только прибавлял ярости крикам Деда: «Судно заминировано! Мы требуем встречи с представителем советского посольства!»