Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо

В лице ее не было ничего особенно яркого, как у киношных или журнальных красавиц, оно казалось даже простоватым. Я дотошно, стыдясь, будто подсматривал что-то неприличное, отмечал для себя признаки этой простоватости — курносый нос, широкие скулы, веснушки. Анна была не такая, как Лена, не такая, как все другие мои знакомые девушки. Может, это оттого, что она иностранка? Хоть и из Польши, но все равно иностранка. Она дышала другим воздухом, ела другую еду, видела вокруг себя совсем не то, что видели все мы. И красота ее была совсем другая — манящая, ускользающая. Русалочья. Или… «Панночка!» — пришло вдруг на ум.

Гроза началась ударом грома, таким сильным, что содрогнулась земля. Анна не испугалась, даже не вздрогнула. Посмотрела на меня, наши взгляды встретились, я успел заметить, как сверкнул янтарь в ее глазах, и в следующее мгновение вспышка молнии залила все вокруг белым светом. В этом свете я увидел, как далеко, за сотни миль отсюда, за облачными кручами, бескрайняя масса воды в миллиарды тонн вспучилась и просела, словно вздохнула. Этот вздох понесся над океанской гладью, закручивая спирали циклонов, взбивая стога грозовых туч. Я увидел, как в метеорологических лабораториях по всему миру, от Тасмании до Новой Земли, разом дрогнули стрелки приборов. Чуть-чуть. Никто на этот маленький скачок не обратит внимания, подумаешь, какая-то помеха, пустячная помарка на ленте самописца. Когда через месяц, два или три стрелки приборов забьются в лихорадке, когда реки выйдут из берегов, а тайфуны опустошат побережья, когда ураганы будут срывать крыши с домов и поднимать в воздух грузовики — никто и не вспомнит о пустячной помарке. Никому и в голову не придет, что началось все именно с нее. Это был сигнал: Младенец родился.

В рейсе все шло своим чередом. Завтрак — хмурые небритые лица в столовой, опостылевшая пшенная каша. Хлеб, масло и вонючий чай. Чай нам загрузили самый дешевый, краснодарский, который Попян называл «красноярским».

Потом подвахта. В рыбцеху реф Валера без конца подсчитывал вслух наши убытки. Каждый выловленный килограмм переводил в валюту, рассчитывал долю капитана, штурманов, рефмашиниста и свою собственную. При этом он постоянно сбивался, путался в цифрах, изводил окружающих вопросами типа: «Сто тридцать четыре на восемнадцать, это сколько будет?». С огромным трудом вычисленную сумму он переводил в колготки или губную помаду по ценам в Панаме, потом рассчитывал, за сколько их можно сдать в калининградской комиссионке. Всякий раз результат получался неутешительным. Тогда Валера начинал высчитывать, что было бы, если бы мы выполняли план, сколько при этом получил бы капитан, штурмана, рефы и так далее. Сколько помады на это можно было бы закупить в Панаме и почем ее сдать в Калининграде. Добравшись до суммы в рублях, Валера вздыхал, что-то бормотал себе под нос, потом начинал считать, сколько получил рефмеханик с траулера «Ангарск», который в прошлом году перевыполнил план в полтора раза.

— Заткнешься ты или нет! — заорал на него выведенный из себя Дракон. — Всю душу измотал!

Какое-то время все работали молча. Только слышно было, как шуршат и потрескивают укладываемые в поддоны лангусты. Но боцман не мог успокоиться.

— Работнички! — процедил он с раздражением. — Сделаешь тут план! На порядок только с пятого раза зашли. Трактористы хреновы!

Это он про штурманов. Трояк и вправду с первого раза не смог подрулить к буйку порядка, пришлось делать еще два захода. Так что на порядок мы вышли пусть не с пятого, но с третьего раза. Прямо скажем, не блестящий результат.

— Керосину на них не напасешься. Пожгут все горючее, дармоеды, жди потом танкер, а то и в Кальяо волочиться придется…

— Зато урожай нынче хороший, — заметил Войткевич.

— Не видел ты хороших урожаев, — сказал боцман.

— Это точно, — вставил Валера.

— Если студент товар перчатками проложит, для весу, получится неплохо, — сострил Фиш.

Все посмотрели на меня.

— Работнички, — процедил Дракон. — Вот еще на кого топливо жжем, на станции эти, батоны макаем, будто больше делать нечего. Нужны они кому-нибудь, эти станции-то?

— Траулер все-таки от рыбразведки, — напомнил я, стараясь сохранять миролюбивый тон. — Это научная организация, не промысловая. Все измерения проводятся по программе.

— Если б все по уму было, — сказал боцман, — сначала бы план сделали, дали людям заработать, а потом занимайся своей наукой сколько влезет.

— Почему нельзя макать батоны, например, на южных банках? — вставил реф Валера. — Чего мы здесь торчим, как привязанные… Может, подправить вашу программу?

— Им-то что, — вдохнул второй реф. — Они свои деньги по-любому получат, за циферки. Не то, что мы, грешные… Я уже ничего не отвечал, уткнулся в поддон и не поднимал глаз. Раз вспомнили про южные банки, лучше помалкивать, взрывоопасная тема.

— Чего к парню привязались? — раздался голос Войткевича. — У каждого своя работа…

— О! Его Электромеханическое Величество проснулись! — воскликнул Фиш. — Про работу вспомнили! Вы лучше скажите, почему холодильник коротит постоянно. Так ведь мы, по вашей милости, совсем без урожая остаться можем. Протухнет все к чертовой матери!

— И в трюме свет когда будет? — прорычал боцман. — Два дня уже обещаешь.

— А вчера камбуз обесточился, — напомнил Валера. — Что и говорить, электрик у нас от Бога!

— Эх, вы! — досадливо поморщился Войткевич. — Узкий народ. Объясняешь вам, объясняешь, все не доходит. Думаете, в холодильнике тут дело, или в камбузе? Тут поломка посерьезней, в государственном масштабе. Система не та оказалась! Все похерили — промышленность, сельское хозяйство. А ты хочешь, чтобы у тебя холодильник нормально работал? Я перед рейсом приемочный акт не хотел подписывать, — горячился Войткевич.

— Того нет, сего. Так они на сознательность давить начали, ты же, говорят, передовик, отличник! Я им говорю, релюшек нету, а они мне про перестройку. Я им: что мне, вашу перестройку вместо реле в щиток вставить прикажете? А они: аполитично рассуждаешь, визу закроем! А я: а закрывайте!..

— Хорош заливать! — сказал Фиш. — Две бутылки тебе поставили, ты и подписал.

— Так я о чем и говорю: система! — под общий смех оправдывался Войткевич. — Взятки, пьянство — невозможно нормально работать!

Войткевич был удивительным электромехаником. У него был дар решать технические проблемы при помощи слов. Никто другой не мог так гладко и убедительно объяснить, почему электрическое хозяйство траулера не может проработать без перебоев больше суток. Брезгливо тыкая индикаторной отверткой в распотрошенный щиток, он любил порассуждать, в зависимости от настроения, о Советской власти, о происках масонов, об ограниченности человеческих возможностей.