Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо

Странное дело, лентяй и раздолбай Трояк вызывал всеобщее раздражение, а электромеханик, по сути такой же раздолбай, да еще и демагог в придачу, никого не раздражал, наоборот, беззлобные пикировки с ним считались чем-то вроде гимнастики для ума и нервов. Может, дело было во внешности. Войткевич собственным потертым видом абсолютно гармонировал со своим электрическим хозяйством, сам казался изрядно изношенным механизмом. Редкие пряди седых волос, прикрывающих лысину, глаза навыкате и покаянно опущенные вниз усы говорили, что их обладатель — человек хороший, старательный, но немного невезучий, в то время как барчуковский румянец и кудри третьего помощника смотрелись на траулере, как фрак в трамвае.

Вечером я завел фильм. Думал, никто не придет, однако, на удивление, зрителей набилась полная столовая. Снова все в сборе — Болконский, дружное семейство Ростовых, капитан Тушин. Они казались ничуть не менее реальными, чем люди на «Эклиптике». Что с того, что старый граф произносит одни и те же слова? Реф Валера тоже произносит одни и те же слова, и делает одни и те же вещи. Так какая между ними разница?

Отгремели пушки Аустерлица. Проплыли по экрану поля, леса, деревенька у реки. Снова захотелось домой. Хорошо, что в столовой было темно, я смахнул рукавом навернувшиеся слезы.

«Не нужно русскому человеку море», — вспомнились слова Валерия Николаевича. Он зазвал меня к себе в каюту пить чай сразу после того, как я струсил во время станции. Обычно не приглашал никогда, а тут пригласил, из жалости. Когда я пришел, в каюте, кроме шефа, сидели еще Кислин и Дед, спор у них шел на историческую тему. Про «Варяг». Правильно ли действовал капитан Руднев или нет. Валерий Николаевич и Кислин были самыми большими интеллектуалами в экипаже (это если не считать Шутова), они вечно спорили. Ну а Дед просто слушал, в разговоре не участвовал. Спор вышел такой жаркий, что Прибылов позабыл предложить мне чаю, он доказывал, что Руднев был храбрым и порядочным человеком, но плохим моряком, и что это было вообще характерно для русского флота, мало было хороших, умелых моряков, поэтому и собственные корабли топили целыми флотами, и сражения проигрывали. Кислин, естественно, доказывал обратное, вспоминал Ушакова, Синоп, Чесменское сражение.

— Это все турки! — горячился Прибылов, — их на море били все, кому не лень, такая же сухопутная нация, как и мы. Вы поймите, море в крови должно быть. Как у голландцев или англичан. Как у прибалтов, в конце концов. Моряк, как интеллигент, настоящим становится только в третьем поколении. Вот Константин! — Прибылов наконец-то заметил меня. — Ты откуда родом?

— Из Сибири.

— Вот! — Прибылов радостно подскочил на месте. — Вот! Сибирь! Сибирь русским заменила море! То, за чем другие народы шли в море, русские нашли в Сибири — богатство, новые земли, свободу, тюрьму, в конце концов. Не нужно русскому человеку море.

— Демагогия! — воскликнул Кислин. — Советский рыболовный флот — самый большой в мире, а вы говорите, не нужно море.

— Да это не флот, — отмахнулся Прибылов, — это отрасль промышленности. Министерство, план — здесь нам равных нет. Тут не моряки нужны, а работники. У нас как в море ходят — отходил пять-десять лет, на машину, на кооператив заработал — все. Как на БАМ съездил. В экипаже девяносто процентов таких. Михал Михалыч, что молчишь, не прав я? — Прибылов повернулся к Деду.

Старший механик шумно вздохнул, провел ладонью по бороде.

— Не знаю, Валерий Николаич! Отец у меня был моряком. Ну то есть, как был? Меньше года успел побыть. Как его во флот призвали, так война началась. Он в Таллинском походе участвовал…

— Вот! Таллинский поход! — воскликнул Прибылов. — Катастрофа почище Цусимы. Сколько тогда погибло? Десять тысяч? Двенадцать?

— Не знаю, — покачал головой Дед. — Батя выжил. Обгорел только, ступни обеих ног ампутировали. Батя у меня героический был. После войны, как залечили его, поехал целину осваивать. Механик был от бога. Так и мотался по разным стройкам. Жалел только, что в море ему нельзя было без ног, очень переживал из-за этого. Моряк был. Точно! Ну а мне уж другого пути не было, только сюда. Это как в песне поется: в морях теперь моя дорога! — Дед неуклюже попытался напеть. Прибылов и Кислин рассмеялись, и спор прекратился.

«В морях теперь моя дорога», я ночь не спал после этого разговора. А где моя дорога? Кто призвал меня? Может, прав Прибылов — раз не написано на роду по морям плавать, нечего и дергаться? Хотя бы маленькое подтверждение того, что я на правильном пути. Хоть малейшее…

После фильма я решил подышать свежим воздухом. Вышел на безлюдную палубу, посмотрел на звезды, на черную воду. «Может, утопиться?» — мелькнула мысль. Мысль не испугала, наоборот, даже позабавила. Я огляделся по сторонам. По направлению к корме, на границе света и тени, прочерченной лучом прожектора, что-то белело. Я подошел ближе и остановился в недоумении. На палубе, планшире фальшборта, на забытом пластиковом ящике было рассыпано что-то похожее на соль. Я постоял, всматриваясь, потом подошел поближе. Внутри похолодело. Это была не соль. Это был снег. Настоящий снег! При том, что температура воздуха была плюс двадцать градусов. На этой широте она всегда одинаковая, и зимой и летом, и днем и ночью. Двадцать, редко когда восемнадцать градусов. Не веря своим глазам, я наклонился и потрогал снег руками. Пальцы почувствовали приятный холод и хрупкую остроту мельчайших кристалликов. Снег! Он был повсюду, на палубе, на каждой горизонтальной поверхности. Не может быть, чтобы здесь выпал снег. Я опустился на колени, зачерпнул его ладонями, поднес к лицу и понюхал. Запах, тот самый! Запах снега!

Снег быстро таял, в ладонях остались лишь прозрачные, истекающие водой льдинки. На палубе образовались черные прогалины. Нужно быстрее показать это кому-нибудь. Но кому? Шефу? А вдруг повторится история с желтым туманом, когда вытащил человека на палубу, а он никакого тумана не увидел.

Ладно, туман, но откуда здесь снег!? Ведь это я сам хотел снега — вдруг осенило меня. До слез хотел, даже рыдал у рыбцеховского морозильника. И вот, пожалуйста, получайте! Снег — в тропиках.

Это знак! Знак для меня!

Белый снег на теплой палубе быстро превращался в островки мокрой леденистой массы, растекавшейся ручейками во все стороны.

Я кинулся к шкафчику с батометрами, взял пластиковую бутылку для проб воды и принялся собирать в нее леденистые комки. Когда бутылка наполнилась, снега на палубе уже не осталось, только мокрые разводы и лужицы. Потом в каюте я долго сидел за столом и наблюдал, как в бутылке колыхалась талая вода. Сонный Миткеев заворчал, чтобы я выключил свет. Я выключил и продолжал сидеть в темноте. Перед глазами у меня был белый город Илимск. Белый двор, белые дороги, белые крыши домов. Белые дымки тянутся в чистое голубое небо. Автобусы с ледяными узорами на окнах. Сосны потрескивают от мороза, будто переговариваются друг с другом. Торопливые из-за мороза шаги прохожих. Хрум, хрум, хрум — скрипит под ногами снег. Родной мой снег!