Елена Крюкова - Золотая голова

Смерть, ты там, за дверью? Слушай, дорогая, подожди. Ни шагу сюда! Сейчас зазвучит музыка. Черный круг пластинки повернется медленно и неумолимо, и польется красавица-вода, звучащая, звенящая. Черное зеркало музыки: глядись в него. Смерть, ты не умеешь танцевать. Мы — умеем.

Ты не умеешь любить. Мы любим.

— Ник… Обними меня.

— Марэся!

…и я шепчу:

— Только живи. Только живи. Живи, мама моя вторая, Маргарита, живи. Сашка еще не родился. Я еще не родилась.

…и я перемешиваю слабыми руками, как жидкое липкое тесто, как ворох высохших полевых цветов и трав, как рассыпанную колоду старых засаленных карт, все фотографии — в один стог, в одну шелестящую живую кучу, в один мохнатый, лохматый живой ком, в один бумажный сугроб, в одну шуршащую, плывущую, рвущуюся под пальцами, на глазах, тонкую, до дыр истлевшую материю, и она, я знаю, скоро распадется, выцветет до смертной белизны, сгорит, разымется на белые и черные легкие хлопья, и они полетят вон из рук и из сердца, и все охвостья ловко и равнодушно сгребут железным совком в мусорницу, в старые картонные ящики, в рваные пакеты, и все выбросят за сараи, на зады проходных дворов, на вонючую помойку, и все подожгут веселой спичкой, и все превратят в пепел.

В пепел — в забытье — всю нашу жизнь.

…но только не любовь.

Ибо над старой коричневой фотобумагой, над проявителями и закрепителями, над ванночками и красными фонарями и темными кладовками, над палубами и половицами, над печами и плитами, над выстрелами и взрывами, над могилами и колясками, над плотью и кровью, дыханием и стонами, костями и сердцами вольно и вечно летит она.

Видишь ее на последней, уцелевшей от огня фотографии? Видишь?