Валерий Хайрюзов - Двое в осеннем городе

Парк был разбит на месте старинного кладбища, и кое-где еще в кустах виднелись надгробные плиты. Будто вечный двигатель, крутилось колесо обозрения, в зарослях черемухи шныряла ребятня. Неожиданно где-то рядом заплакала, застонала труба, сотрясая воздух, ухнул барабан. Сметая с деревьев тополиный пух, куда-то в небо рванулся и поплыл вальс, и сразу весь праздно гуляющий народ хлынул в сторону музыки.

И тут я неожиданно увидел Зинку. Она шла с курсантом из авиационного училища, шла так, как ходят взрослые, под ручку. Он что-то весело рассказывал ей, она смеялась. Нас они не видели, ветки клена, как шторы, закрывали нас.

— Ты смотри, Зинка! — приподнялся со скамейки Боков и странно посмотрел на меня.

— Я же вам говорил, — вскинул свои птичьи глаза Иманов.

Зинка была в черном тонком свитере, белой юбке. На ногах туфли на высоком каблуке. Под бинтами, отдавая болью, застучало сердце, я понял: теперь мне не поможет даже самый мощный репродуктор.

Проснулся я точно от толчка. Придерживая рукой занавеску, возле кровати стояла Зинка и растерянно смотрела на меня. Я не видел ее лет семь, но у меня было такое ощущение, что мы расставались ненадолго, будто Зинка выходила в другую комнату переодеться, а я, поджидая ее, задремал.

— Ты откуда свалился? — заметив, что я раскрыл глаза, спросила она.

— Тебя решил проведать. Приехал, а тебя нет. Ждал, ждал, а потом уснул.

Я почувствовал, что оправдываюсь, и причиной тому были Зинкины глаза, не было в них радости. Мне стало неловко, будто не она меня, а я ее застал раздетой. Я быстро соскочил с кровати, начал одеваться. Зинка хотела напоить меня чаем, но, сославшись на то, что мне надо в город, я отказался. Зинка не настаивала.

— Ты как, по делам или по магазинам? — спросила она.

— Город посмотреть, я ведь в Москве первый раз.

— Пойдем вместе, — Зинка выключила электроплитку. — Только ты подожди немного, я переоденусь.

— Ты отдыхай, с ночи все же, — попытался отговорить ее я.

— Заблудишься еще, — скупо улыбнулась она, и я вдруг подумал: зря ехал, уж лучше бы переночевал на вокзале — и ей лучше, и мне спокойнее.

Минут через пять мы вышли на улицу. Дождь перестал. Сквозь оголенные деревья пробивался рассвет, и вместе с ним откуда-то из-за домов сквозь заваленный желтыми мокрыми листьями скверик надвигался шум огромного города.

— Утром выхожу и будто подключаюсь в сеть с высоким напряжением, — пошутила Зинка.

На Зинке был кремовый, перехваченный в поясе плащ, через плечо висела коричневая, на длинном ремешке кожаная сумка. Все было в тон, сидело на ней ладно и красиво. Зинка всегда отличалась тем, что умела хорошо и со вкусом одеваться.

Я заметил, что чем дальше уходили мы от общежития, тем спокойнее и веселее становилась она. Мы свернули за угол и нырнули в метро.

— Тебе идет форма, — сказала она в пространство, точно не для меня, а для кого-то другого. — Встретила на улице и, пожалуй, не узнала бы.

— А я бы узнал. Ты почти не изменилась.

Я, понятно, врал: конечно же, Зинка изменилась. Здесь, в этом длинном, ярко освещенном тоннеле, я понимал, что она уже не та девчонка, которая когда-то учила меня танцевать. Я видел, как на Зинке останавливались взгляды проезжающих мимо мужчин. Зинка пропускала эти взгляды сквозь себя, казалось, она не замечает их, но я знал: она все видит и все понимает. Рядом со мной стояла красивая, знающая себе цену, женщина. Я отвернулся, стал смотреть вниз, туда, куда катил эскалатор. И, видно уловив перемену в моем настроении, Зинка повернулась ко мне, улыбнулась.

— Молодец, что заехал, — сказала она. — Только надо было дать телеграмму, я бы встретила. А то как снег на голову.

Мы вынырнули из-под земли на площади Свердлова. Зинка повела меня по переулкам, каменным дворам. Экскурсию по городу мы начали с магазинов. Сначала зашли в ЦУМ, потом мимо Большого театра пошли в ГУМ. Она небрежно проговорила: «А это Большой театр», — так, будто она бывала здесь чуть ли не каждый день. И я почувствовал, как во мне шевельнулась зависть, надо же, захотел — поехал в театр или еще куда-нибудь. Права Полина Михайловна, все рядом. Углядев красный кирпич кремлевской стены, вспомнил, что вчера уже был здесь, только с другой стороны. Разорвав облака, выглянуло солнце, и вмиг все преобразилось: засверкали окна, провода, стекла проезжающих мимо автомашин. Казалось, Москва подала тайный знак, и я почувствовал, как во мне что-то дрогнуло и радостно отозвалось: нет, не зря я ехал, летел сюда. Через длинный переход мы вышли на узкую, заполненную людьми улицу и нырнули в темные дубовые двери ГУМа. И тотчас же уперлись в живую стену, которая держала в осаде прилавок.

— Польскую косметику продают, — окинув взглядом очередь, уверенно сказала Зинка. — Давай встанем, может, ты своей жене возьмешь, — Зинка бросила на меня короткий, изучающий взгляд.

— Я, Зина, не женат.

— Что так?

— Да вот не встретил лучше тебя.

Я думал, ей будут приятны мои слова, но она, точно налетев на что-то, вздрогнула, и взгляд ее, еще секунду назад живой и заинтересованный, как бы обломался. Резко отвернувшись, она пошла вдоль прилавков. Я покорно шел за ней, лез к прилавкам, разглядывая туфли, которые Зинка примеряла, она хотела купить себе на осень, но не покупала, то не устраивал цвет, то фасон. Наконец ей приглянулись черные замшевые югославские туфли, но они, видно, стоили дорого, и Зинка отошла от прилавка. Я взял у продавщицы талон, пошел в кассу и выбил чек.

— Это тебе в подарок, — сказал я.

— Этого еще не хватало! — вспыхнув, проговорила Зинка. — А ну, иди, сдай обратно.

Я почувствовал себя так, будто мне влепили пощечину, сразу же вспомнилась гостиница на ВДНХ, окошко администратора и летящий паспорт: делать подарки или давать взятку надо уметь.

— Да я же от чистого сердца!

— Вот и иди с чистым сердцем сдай чек, — жестко сказала Зинка, — если не хочешь, чтоб я с тобой поругалась.

— Могу я себе сделать приятное?

— Вот именно, себе. — Зинка, холодно скользнув взглядом, пошла к выходу.

— Ну что, берете? — спросила продавщица.

— Беру, — вздохнув, сказал я и, схватив коробку, пошел следом.

Нет, все же Зинка оставалась прежней, ни в чем не уступала, хотела остаться независимой. Но зачем это сейчас и здесь, я не понимал.

Зинка стояла неподалеку от выхода, там, где площадь шла под уклон к гостинице «Москва», и разворачивала мороженое. Я подошел к ней, она сделала вид, что не заметила коробку, которую я держал под мышкой, протянула мне второе мороженое и ровным, точно ничего не произошло, голосом сказала:

— Остудись немножко.

Я взял мороженое и, желая все обратить в шутку, сделал строгое лицо, назидательно произнес:

— На первый случай объявляю вам замечание.