Наталья Лебедева - Миксы

Но вот же он сидел с мечтательным видом, которого не может быть у того, кто не чувствует и не думает. Он смотрел большими ясными глазищами и, казалось, звал поговорить о чём-нибудь. Звал так ясно и определённо, что Валерик неожиданно для себя начал:

– Ва... Ва...

И понял, что не может выговорить общее для всех имя по отношению к совершенно отдельному малышу.

– Ну и что мы будем делать? – спросил Валерик.

– Ньдя-я, – ответил малыш, и слюна густой струйкой потекла по его подбородку.

– Не знаешь... – кивнул головой Валерик и салфеткой вытер племяннику рот.

– Ньдя-я, – снова сказал малыш и засмеялся.

– Хочешь быть Валерой?

– Бгымбга! – и Красная Шапочка снова получила по шапке раскрытой ладонью.

– Ясное дело, нет, – и Валерик прижался к решётке так, что почувствовал, как прутья отпечатываются у него на лице, обещая длинные, припухшие по краям красные метины. – А кем ты хочешь быть?

Малыш то ли устал, то ли ждал ответа от взрослого, то ли просто изучал изменившееся, странно сплюснутое прутьями лицо, но молчал.

– Даня, – сказал Валерик и отодвинулся от кроватки, словно желая окинуть малыша взором и определить, идёт ли ему имя. – Даня?

– Гаа-бум! – и Даня чихнул. Слюни полетели во все стороны и усеяли Красношапочкино лицо мелкими брызгами, словно слезами.

Валерик взялся за салфетки и принялся вытирать блестящий картон, приговаривая:

– Ничего, сейчас вытрем. А сама виновата, да, Дань? Нечего в лес ходить, где волки. Не будет в лес ходить – и плакать не будет. Га-бум?

– Гымга!

Они проговорили так ещё около часа, хотя Лера велела им ложиться сразу. Наконец Даня стал сонно подхныкивать, и Валерик, убрав из кроватки игрушки и книжки, подхватил его на руки.

Малыш уснул на удивление быстро и крепко. Валерик, приготовившийся укладывать долго, даже растерялся. Он послонялся по дому, заварил себе чаю и выпил его вприкуску с каким-то отечественным фильмом. Телевизор он включил совсем тихо, и фильм оттого смотрелся вполне терпимо, хотя чувствовалось, что играют плохо.

Потом захотелось в туалет, и Валерик вышел на крыльцо. Леры не было видно, а он не знал, как отойти от спящего ребёнка: уже стемнело, в траве стрекотала всякая ночная мелочь, хрипела в морковной грядке медведка и ветерок слегка шумел ветвями, так что Валерику в этом шуме чудились крадущиеся шаги бомжа.

Он всё же не выдержал, проверил задвижки на окнах, запер двери на ключ и помчался в конец огорода, громко топая по бетонным плиткам тропинки: всю жизнь, с самого детства, Валерик боялся раздавить лягушку и потому шумел, когда шёл огородом в темноте.

В узком стандартном скворечнике гулко зажжужжала, ударяясь о стекло, разбуженная муха. Вторая вылетела из дыры над ведром и неприятно ударила Валерика в голый зад, так что он вздрогнул, как от резиновой пули. Сидя в скворечнике, он всё время пытался наклониться так, чтобы видеть сквозь щели между досками дом, но это было жутко неудобно.

Обратно Валерик почти бежал, застёгиваясь на ходу. Сердце колотилось так, что ему казалось, лягушки должны разбегаться только от этого стука.

Даня был на месте, а Леры всё ещё не было.

Валерик принялся ходить от ребёнка к воротам, от ворот к ребёнку. Он прислушивался к звукам лагеря, но там было темно и тихо, и вспомнилось, что Лера не взяла с собой фонарик. И мобильный телефон. У неё были такие тесные шорты, что он просто не поместился бы в карманах.

Спустя полчаса Даня начал покрёхтывать, и Валерик забеспокоился ещё больше: казалось, ребёнок собирается проснуться и поесть. Лера нужна была срочно. Валерик стоял у кроватки, тихонько шептал "а-а-а" и нервно поглядывал в окно, из которого был виден только малинник и кусочек соседнего участка, и совсем не видны были ворота.

Даня проснулся и расплакался. Валерик подхватил его на руки и начал укачивать. Малыш замолкал, но ненадолго: тыкался носом в Валериково плечо, ожесточённо бил по его груди кулачком и снова начинал хныкать.

Валерик включил неяркую бра, достал игрушки, попытался отвлечь, но всё было напрасно: Даня был очень голоден.

И тут пришла Лера.

Он так был занят плачущим ребёнком, что не заметил сначала её появления и вздрогнул, когда она сказала:

– Опять все окна позакрывал! Душегубщик.

Слова, вылетавшие из её рта, были смазанными, нечёткими, будто смятыми, как газетная страница.

Валерик обернулся: Лера стояла в дверях и слегка пошатывалась, ухватившись рукой за дверной косяк.

– Ты пьяная? – ошарашенно спросил Валерик.

– Я немножко совсем расслабилась... – прошептала она.

– Как же?.. Как же... Как же кормить ребёнка?

– Ничего. Немножко. До груди и совсем не дошло... – Лера глупо улыбнулась и взяла Даню на руки. Валерик испугался, что она уронит его.

– Иди, – сказала Лера. – Ну?

Валерик не мог заставить себя выйти, он боялся за Даньку. Ещё вчера он, наверное, вышел бы – но не теперь, когда у ребёнка было настоящее имя. Потому что имя "Валера", казалось, исчерпало свои возможности, порвалось как короткая плёнка, которую пытались натянуть на большой парник.

– Иди! – Лера злилась. – Думаешь, буду кормить при тебе?

Голодный Даня плакал, чувствуя близкое молоко.

Валерик вышел в большую комнату, прикрыл за собой дверь и сел на диван, обхватив голову руками.

Даня плакал, и казалось, что теперь он плачет ещё горше, чем прежде. Ему, наверное, не нравился резкий и чужой запах матери, её изменившиеся интонации и движения. Он отказывался есть, а Лера ругала его.

Малыш капризничал долго, Лерина ругань стихла, превратившись во что-то жалобное, кажется, даже со всхлипами. Потом Данька затих. Тишина ещё раза два или три прерывалась его взволнованными всхлипами, потом установилась окончательно.

Валерик отнял руки от головы. Он ждал пять, десять, пятнадцать минут – всё было тихо. Вышел на крыльцо, постоял, думая, что прохладный ночной воздух его успокоит – не помогло. Ночь была душной, паркой, навязчивой, как попрошайка. Она давила темнотой и теплом, не давала свободно вздохнуть и только усиливала Валерикову тревогу.

Он запер двери – по привычке, не отдавая себе в этом отчёта, и вернулся к своей неразобранной постели. В Лериной комнате было без изменений тихо, но свет ещё горел: тонкая полоска пробивалась под дверью.

Валерик не выдержал, сунулся посмотреть. Створка двери предательски скрипнула и зашуршала, цепляясь за дощатый пол.

Но Лера не проснулась: она лежала на кровати поверх пледа, не раздевшись, и тихонько похрапывала. Лицо её было нездорового сероватого цвета и казалось бесформенным, рыхлым. Она была словно Снегурочка, попавшая под лучи июльского солнца: начала таять, теряла былую холодность, так красившую её.