Петер Маргинтер - Барон и рыбы

— Не стоит, — отказался Симон. — Все эти животины — одно и то же. Вот бы ехать на слоне, в башенке с качалкой.

— Может, Ганнибал позабыл тут где-нибудь слона? {143} 143 Ганнибал (247/46-183 до н. э.) — один из величайших полководцев древности, совершивший множество военных походов и имевший в своем войске боевых слонов. Мы идем его путем.

— Немой с вьючными лошадьми скоро будет в Лимоле, — обратился барон к г-же Сампротти. — Вы думаете, ему удастся сдать багаж на хранение?

— Да, и он будет пить с этими типами, пока мы не приедем в Лимолу.

Когда они обогнули очередную наипричудливейшую скалу в пышном папоротниковом воротнике, из долины сквозь шум ручья донеслась знакомая мелодия. Внизу кто-то громогласно распевал знаменитую арию Верди о ненадежности женщин: «La donna é mobile… Сердце красавицы… ах, склонно к измене… ах, к перемене». Изысканнейший немецкий язык Венской оперы в прелестнейшей смеси с чистейшим итальянским.

— Это еще что? — вскричал барон в замешательстве, поднимаясь на стременах. Музыка вне предназначенных для таковой мест вызывала у него отныне и навеки отвращение.

За следующим поворотом обнаружился и певец. Он стоял десятью метрами ниже, у ручья, и как раз снимал с крючка рыбину, распевая громким тенором. Вдруг взгляд его упал на четверку всадников, остановившихся и с удивлением уставившихся на него.

— Доброго дня — всем вам, всем вам — доброго дня! — залился певец, размахивая рыбой, как платком.

— Добрый день, друг мой, — отвечал барон.

— А ну-ка, полезай! — пробормотал певец, отправляя рыбу в жестяное ведерко и быстро вскарабкался вверх по склону. Запыхавшись, остановился перед бароном: статный мужчина, одетый в крестьянское платье, с ранней сединой и здоровым цветом лица.

Барон его немедленно узнал.

— Мюллер-Штауфен! Да как вас занесло в это Богом забытое место?

— Барон Кройц-Квергейм! Как рад я встретить сына моего покровителя в этой тихой долине!

Знаменитый драматический тенор, некогда один из столпов Венской оперы, охотно объяснил: возвращаясь из Лиссабона с гастролей, он внезапно ощутил приступ неохоты к перемене мест, сорвал всего лишь в нескольких километрах от места неожиданной встречи стоп-кран и с тех пор счастливо и весело живет в лесу с несколькими хористками.

— Восхитительно, просто восхитительно, — отозвался он о своем житье-бытье. — Я подумал: на что мне все эти роли? Страждет душа, начинается плоскостопие, а уж сборы! Венец трудов превыше всех наград! Я заядлый рыбак, а тут такие форели, г-н барон, просто нет слов! Вот такие! И столько, что ручей кажется поистине неисчерпаемым. Они размножаются просто как китайцы какие-то. Более богатых рыбой вод я за всю свою рыбацкую жизнь не видывал!

— Дьявол меня забери!

— Ах, г-н барон, — растроганно продолжал Мюллер-Штауфен, — как вспомню вашего высокочтимого батюшку, пославшего меня учиться в Креме, в консерваторию, чтобы я мог петь соло на его серебряной свадьбе, а сам-то и не дожил до этого, достойнейший человек. Позвольте пригласить вас на форель с кресс-салатом. У Финн скоро обед готов — или у Фифи, не помню, кто из них нынче стряпает.

— Собственно говоря, — барон взглянул на г-жу Сампротти, — нет, любезный Мюллер-Штауфен. Мы направляемся в некий замок Монройя и давно уж должны были бы добраться туда.

— До Монройи и десяти минут не будет. Иногда я отношу туда пару форелей и меняю их на медовуху. Когда вы возвращаетесь в Вену, г-н барон?

— Завтра отправимся дальше.

— Поклонитесь от меня старой опере! Хотелось бы знать, как они без меня управляются с «Травиатой».

— Прежней «Травиатой» ей уж не бывать. Прощайте!

Десять минут спустя показался замок. Дорога кончалась у вычурных, украшенных зубцами в форме ласточкиного хвоста ворот без створок, через них они въехали на просторную лужайку. На западе лужайка полого спускалась к высохшему рву. Заросшая вековым плющом стена скрывала внутренние постройки замка, над ней возвышались острые крыши всевозможных строений, замшелые и скособочившиеся, выше всех поднимался стройный островерхий донжон {144} 144 донжон — укрепленная главная башня замка. , крытый дранкой. По эту сторону рва ворота охранял приземистый барбиган. На ржавых цепях весел подъемный мост. Возле барбигана, меж двух вековых лип, стоял вкопанный в землю стол с простой скамейкой, сидя на которой некто в яично-желтой ливрее лущил горох. Завидя подъезжающих гостей, он вскочил и помчался к ним, маша руками, как ветряная мельница.

— Здесь частное владение, частное владение! — завопил он. На носу у него подпрыгивали огромные очки с гранеными стеклами, и в каждой грани виднелось по глазу. Прямо-таки целые гроздья глаз свисали по обе стороны носа.

— Да вы тут новичок! — отвечала г-жа Сампротти. — Я — давняя знакомая хозяев…

Мужчина остановился перед посетителями. Он смущенно добыл из кармана в фалдах ливреи платок в пеструю клетку, снял очки и принялся их протирать. Симону показалось, что он уже когда-то видел смуглое лицо этого южанина с острым подбородком. И он не ошибся. Надев очки, человек в желтом тоже узнал Симона.

— Ах, монсеньор — какая честь… — пролепетал он, кланяясь столь низко, что очки съехали на самый кончик носа. — Монсеньор, верно, не припоминают: вырезыватель силуэтов Дун, к вашим услугам, он же и физиономист.

— Дун? Ну правильно! — Симон вспомнил туманный вечер, когда они с бароном ходили к продавцу рыб Тимону. Он обернулся к барону и напомнил ему, что это — тот самый удивительный художник, столь быстро и мастерски вырезавший силуэт великого ученого.

— Поистине день неожиданных встреч, — констатировал барон, морща лоб. — Сперва — Мюллер-Штауфен, теперь вот этот. Нисколько не удивлюсь, если знакомыми окажутся и хозяева замка.

— Ничуть не бывало, — успокоила его Саломе Сампротти. Затем нагнулась к вырезывателю силуэтов и настоятельно велела ему доложить о себе и своих спутниках.

— Господа не любят, когда им мешают, но бывают и исключения: уверен, что они с радостью примут монсеньора.

Г-жа Сампротти задумчиво поглядела ему вслед.

— Физиономист. Последуем за ним! — Она дернула за повод осла, коротавшего время за чертополохом, и энергично хлопнула его по крупу.

Путь ей преградил проводник.

— Я и шагу дальше не ступлю, — заявил он. — Замок заколдован, а живут в нем помешанные. Я вас предупреждал.

Симон бросил ему монету, он поймал ее на лету так ловко, будто всю жизнь только и упражнялся в ловле мух, потом, не поблагодарив, сунул ее в карман.

В толстую стену барбигана была вделана блестящая латунная табличка с надписью по-немецки «ТОО "Облагораживание металлов"». Барон указал г-же Сампротти на эту достопримечательность.