Дмитрий Поляков (Катин) - Дети новолуния [роман]

Охота сразу пошла не так, как рассчитывали. Гористая местность с быстрыми реками, перепадами ландшафта и хоть редкими, но многочисленными лесами оказалась трудна для кочевников. Когда через дыры в раскинутой загонщиками сети легко просочились целые стада оленей, кабанов и прочей живности, каан распорядился начать всё сначала и запустил вперёд отряды разведчиков, которым приказал досконально обследовать местность и определить лучшие направления для слаженных действий охотников. Он самолично носился из отряда в отряд, стараясь для каждого уточнить задачу в предстоящем гоне, хотя это было странно и непривычно, ибо обыкновенно он делал то же самое не сходя с места. Свита едва поспевала за ним. Ставку свою он разместил там, куда, по его расчёту, должны выйти угодившие в ловушку звери, и тогда лишь от его решения будет зависеть их участь.

Сотники крутились как ужаленные. Они ждали расправы за провал гона, но, к общему удивлению, никого не наказали, каан был не тот, и теперь кнуты щёлкали с особенным рвением. Кому-то пришла идея усилием одной группы охотников загнать на территорию, где обычно пасутся олени и дикие козы, волков, используя их в качестве союзника, а другим загонщикам встретить бегущие стада и кинуть их прямо на ловчих. Таким образом, возрастала возможность удержать бегущих животных в одном направлении примерно так, как удерживают табун. Каану идея понравилась. Это было красиво.

Он ждал разведчиков, время от времени гонял зайцев, стрелял птиц. В основном мазал, но нисколько не переживал из-за этого. «Уже осень, — думал он. — Потом зима. Где я?» — и зябко кутался в свой старый кафтан. На костре варил барана и старался услышать в его запахе что-то ещё, оттуда, чего здесь и в помине не было.

Из стойбища прискакал сын Тулуй, растолстевший, слегка пьяный, пошёл рядом. В терпком воздухе особенно отчётливо звучали жалобные крики уток, острым клином плывущих в поднебесье. Старик задрал голову и долго смотрел им вслед. Тулуй сказал, что не хочет новую жену, которую выбрал ему отец, потому что она старая, и получил равнодушное согласие: не хочешь — не надо. Кроме того, он желал остаться в войске, а не тащиться на край света за новыми победами. И на это он получил разрешение. Довольный, он хлестнул коня и вдруг вспомнил:

— Отец, там люди какие-то пришли. Привели монаха. Не знаю, что за монах, но он говорит, что это ты его звал.

Старик отмахнулся:

— Потом.

Тулуй показал нагайкой вдаль:

— Смотри, вон они.

Каан оглянулся. На краю поля выстроились пять человек, издали слабо заметных, а шестой, маленький, как ребёнок, в пятнистом платке на голове, держал за поводья белого осла. Каан нахмурился, но ничего не вспомнил.

— Ладно, — сказал он, — поговорим вечером.

Те пятеро, что стояли рядом с монахом, и были той сотней, которую каан послал за ним, вернее, всем, что от неё осталось. За годы пути одноглазый сотник растерял всех своих подчинённых. Даже уцелевших трудно было назвать полноценными воинами: они были истощены и изранены, двое лишились пальцев на руке, один кашлял кровью. Самого сотника от смертельного удара стрелы спасла надетая под латы рубашка из грубого шёлка: она ушла в тело вместе с остриём, задержав его, и потому его легко вытянули назад, а рану монах обработал какими-то снадобьями. С ними не было и телохранителя-чжурдженя. В алтайском лесу сотник перегрыз ему горло, выступив из-за спины. Но престарелый монах был цел и здоров. Никто из лихоимцев не смог до него добраться. Ни один кусок пищи, предназначенный ему, не был поделён между всеми. И даже белый осёл пострадал не сильно.

Вечером Елюй Чу-цай напомнил каану, что ещё на Селенге, когда о Хорезме не было речи, ему рассказывали о даосском святом из Шаньдуна, который проник в тайны бессмертия и сам уже прожил несколько жизней. Каан заинтересовался и приказал доставить монаха, но дело затянулось, начался поход на Хорезм, армия непредсказуемо маневрировала на больших расстояниях, а сотня с монахом пыталась её догнать. И вот догнала.

Каан спросил, а верит ли сам Елюй Чу-цай в возможность обретения бессмертия на земле? Тот уклонился:

— У меня не было достаточно времени, чтобы постичь недоступное моему разумению. Говорят, есть живой эликсир вай дань, но он опасен в неопытных руках, и я бы не посоветовал его принимать. Гораздо надёжнее, но и труднее сварить такой эликсир в себе. Он называется нэй дан. Возможно, кто-то из посвящённых сумел овладеть внутренней силой ци в своем теле и научился ею повелевать. И тогда он умрёт, лишь когда захочет. Не знаю.

— Ты ничего не сказал, — проворчал каан и приказал привести к нему монаха, когда зайдёт солнце.

Вечером пятерым воинам дали еду и выпивку, а самого монаха повели в шатёр к каану. Пройдя между двух пылающих факелов, монах остался один. К белому шатру монгольского владыки вела узкая тропинка. Лёгкой поступью монах засеменил по ней. Внезапно из темноты вышел человек. Он был высок ростом, худой, с длинной, редкой бородкой и жёлтым, непроницаемым лицом. Монах остановился и с любопытством уставился на него. Незнакомец сунул кисти рук в рукава халата и тихо, почти шёпотом произнес:

— Я кидань из той же страны, откуда ты родом. Прошу тебя, будь благоразумен. Каан хочет знать, как продлить свою жизнь до бесконечности. Каан старый. Он скоро умрёт своей смертью. Обмани его. Скажи, что знаешь. Дай какую-нибудь безвредную траву. Это ничего не решит. Но ты останешься жив.

Монах молчал. Тогда незнакомец спросил:

— Обещаешь мне?

И монах торопливо кивнул в ответ.

— Поверь, то, что я с тобой говорю, это очень опасно для меня. Но я не хочу, чтобы ты пострадал. Гнев каана ужасен. Схитри — и спокойно уйдёшь домой.

Незнакомец поклонился. Поклонился и монах, а когда поднял голову, никого рядом не было. И он продолжил путь к светящемуся в темноте входу.

— Входи, — сказал каан, внимательно разглядывая маленького человечка в замызганном зелёном халате, который в учтивой позе остановился на пороге.

Тот поклонился и подошёл ближе. В его лице не было следа страха. Это удивило каана. Круглые глаза смотрели по-детски светло и непринуждённо.

— Садись, — приказал каан.

Человечек вновь поклонился и сел перед ним, предварительно подложив себе под зад подушку. И вперил в него этот свой невинный взгляд. Каан пожевал губами и хмуро спросил:

— Чего тебе?

Монах пожал плечами:

— Мне ничего не надо. — Он подался вперёд и громким шёпотом добавил: — Ты меня звал. Я пришёл.

Каан удивлённо приподнял брови. Ему стало душно от благовоний. Он встал, взял банку с ароматными палочками и выкинул её наружу. Потом вернулся и неожиданно сел на одну кошму с монахом, так что их лица оказались совсем близко друг от друга.