Игорь Неверли - Сопка голубого сна

Они ехали ночь, день и еще ночь. На исходе второй ночи Бояршинов разбудил Бронислава: поднимайтесь, выходим... Они сошли в предрассветных сумерках на небольшой станции и сразу ощутили пронизывающий холод апрельского леса в то время суток, когда внизу еще ночь, а наверху занимается день. Силуэты больших деревьев над крышей станции казались на фоне светлеющего неба одновременно и незнакомыми, и привычными. Кругом стояла ничем не нарушаемая тишина.

Лошадей не было. «Я дважды предупредил, что поезд приходит в три сорок пять»,— рассвирепел Бояршинов и пошел к начальнику станции — звонить приставу, который должен был прислать лошадей. Свой саквояж он оставил Брониславу.

Бронислав, голодный, втянул в себя воздух, услышал запах жареного масла, подхватил чемодан с саквояжем и направился к буфету.

— Вы мне не дадите отведать того, что так вкусно пахнет?

— Извольте,— ответил буфетчик, поднял крышку котла и достал оттуда пышущий паром коричневый шарик.

— Что это такое?

— Филипповские пирожки, сударь.

Бронислав откусил. Пирожок был горячий, пышный, как пончик, начиненный мясом и на редкость вкусный.

— Объедение... Заверните мне дюжину, пожалуйста.

Пока буфетчик складывал пирожки в пакет, Бронислав спросил:

— Ну и как идет торговля? Ничего?

— Сами видите... Я поднимаюсь каждый день до рассвета, жарю пирожки, а потом с поезда сходит один пассажир, как сегодня. Иногда двое, но бывает, что и никто. Полный застой. Надо возвращаться в город. Я был официантом в «Астории», в Иркутске, женился, получил приданое, а тут как раз сдавался в аренду этот буфет. Знакомые говорили, бери, такая удача, железная дорога — будущее страны... Вот вам и будущее.

— Не расстраивайтесь. Новое всегда прививается медленно. Через год-два здесь будет очень оживленно... Присмотрите, пожалуйста, за вещами, я пройдусь немного.

Буфетчик кивнул... Бронислав вышел на улицу, держа в руках пакет, остановился, глядя на туманные очертания привокзального поселка, рассеянно достал пирожок, начал есть и вдруг услышал какой-то жалобный не то вздох, не то стон.

В нескольких шагах от него стоял черно-пегий щенок; задрав нос, он с вожделением вдыхал запах свежего теста и дрожал от нетерпения.

— Ты голоден? Держи.

Он отломил кусочек и протянул щенку. Тот, видя движение руки, отскочил, но рука оставалась неподвижной, и в ней было мясо. Щенок медленно, шаг за шагом, приблизился, схватил еду и вмиг проглотил, зажмурившись при этом в ожидании удара. Но не убежал.

— Ну и глотаешь же ты, на тебе еще, а потом брысь отсюда.

Щенок проглотил второй кусочек так же молниеносно, как первый, и не двинулся с места. Видно было, что он очень голоден.

Бронислав достал из сумки третий пирожок. Повторилось то же самое — сверкнули зубы, раздался хруст, и пирожка как не бывало.

Бронислав протянул ему четвертый пирожок — щенок сглотнул его в одно мгновение, но при этом выпрямился и посмотрел в глаза человеку с выражением безысходной звериной тоски.

— Тебе очень худо, Брыська? Ну ничего, не унывай, в жизни всегда так, то под конем, то на коне...

Ему было невыносимо наблюдать это собачье страдание, он погладил щенка и зашагал в сторону домиков. Но щенок побежал за ним. Какое-то время они шли рядом, потом Бронислав повернул назад. Щенок тоже. Он забегал вперед, задирал морду, заглядывая в глаза.

— И чего ты шатаешься ночью? Шел бы домой спать... Или, может, у тебя нет дома? Ты бездомный?

Щенок слушал, доверчиво наклонив мордочку. Бронислав присмотрелся к нему внимательно: черно-белый, месяцев пяти или шести, худющий, заброшенный, но соображает неплохо, вон, учуял добрую душу...

За станционным домиком раздался стук колес, возмущенный голос Бояршинова, потом второй голос, объясняющий ему, что половодье ведь... Бронислав наклонился над щенком, чтобы погладить его на прощание но тот прыгнул и лизнул ему руку.

— Что, Брыська, со мной просишься? Смотри, не пожалей.

Он взял его на руки и спрятал под бурку. Вернулся одновременно с Бояршиновым.

— Говорит, все реки из берегов вышли, пришлось объезжать. Дурак! Как будто он не знал про половодье...

У станции стояла тройка, кони были все в мыле, путь, очевидно, прошли нелегкий. Первым сел Бояршинов, затем Бронислав, левой рукой подавая возчику чемодан, а правой поддерживая под буркой Брыську и пакет с пирожками.

Двинулись. Брыська лежал, свернувшись в комочек на изгибе руки под буркой, ему было тепло и темно, он принялся лизать пальцы Бронислава, старательно облизывая каждый по отдельности, мыл тщательно, как, должно быть, его самого когда-то мыла мать. Кончив, отвалился и уснул.

Бояршинов молчал. Может, задумался, а может, не выспался. Вообще со времени разговора о покушении он стал не слишком словоохотлив, что-то все время переваривал в себе, но уговор соблюдал: на людях «ты», с глазу на глаз — «Бронислав Эдвардович»... Не хочешь говорить, не надо, думал Бронислав — шут с тобой, все равно я перед тобой лебезить не стану.

Спустя примерно час Брыська начал вертеться. До этого он лежал, уткнувшись мордой в грудь Брониславу, теперь повернулся и высунулся через разрез для руки, как раз со стороны Бояршинова. Тот почувствовал какое-то движение, посмотрел и встретил испытующий Брыськин взгляд.

— О, я вижу, у вас собака!

— Да, на станции пристала ко мне, бездомная. Я и взял, чего ей маяться без хозяина.

— Ничего песик,— оценил Бояршинов.— Глазки смышленые. Но это еще щенок, и ужасно заморенный.

Брыська снова заерзал, заскулил, прося о чем-то.

— Что ему надо? — недоумевал Бронислав.

— За нуждой просится... А ну, постой!

Ямщик натянул вожжи, кони встали. Бронислав спустил щенка на землю, тот сразу же поднял лапу, помочился, потом отошел и начал справлять большую нужду. Филипповские пирожки дали о себе знать.

— Порядок,— сказал Бояршинов и подмигнул ямщику,— трогай!

Тот оскалился.

— Вперед, орлы, кони мои вороные!

Гикнул, взмахнул кнутом, и «орлы» понеслись вскачь.

— Что вы делаете... Стойте! Собака осталась!

— Хочу освободить вас от обузы... Вон он, за горкой, уже не видно, исчез... И с плеч долой!

— Вы что это живое существо, мою собаку, как тряпку выбрасываете? Не бывать этому!

Бронислав на полном ходу спрыгнул с повозки, перекувырнулся в воздухе, упал и тут же вскочил на ноги.

— Бры-ы-ыська!

Ответило лишь лесное эхо. На дороге никого не было. Может, щенок побежал в обратном направлении? Потерял голову от отчаяния?

— Бры-ы-ыська! — закричал он снова во все горло. В ответ послышался издали пронзительный визг, из-за горки выкатился черно-белый шар и длинными прыжками, почти не касаясь земли, влетел в распростертые объятия Бронислава.