Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Я услышал, что привезли ссыльного, и прибежал... Васильев моя фамилия, Иван Александрович. Эсер, сюда на десять лет.

— Найдаровский Бронислав Эдвардович.

— Поляк?

— Да, из польской партии «Пролетариат». С каторги, на вечное поселение.

— А куда?

— В Старые Чумы.

— Жаль, это глухая дыра. А я надеялся, что у нас новый человек появится.

Васильев был, не поймешь, не то мужик, не то мастеровой: белая косоворотка, схваченная пояском, серый пиджак, брюки засунуты в голенища до блеска начищенных сапог. Молодой, лет тридцати с небольшим, маленькая, недавно отпущенная бородка, глаза веселые, насмешливые, на довольно смазливом лице выражение дерзкой самоуверенности.

— Заходите, побеседуем.

Гость открыл калитку, сел на лавочку.

— И много вас в Удинском?

— Политических ссыльных четверо. Я эсер, двое социал-демократов — большевичка Надежда Барвенкова и меньшевик Лев Фрумкин. Есть и поляк, тоже политический, но ни в какой партии не состоит, ксендз Леонард Серпинский, он всех нас старше и живет здесь уже десять лет. Кружок небольшой, но к нам примыкают местные вольнодумцы, как, например, директор школы Вениамин Игнатьевич Косой. Для полноты картины добавлю, что здешний священник, Платон Ксенофонтов, тоже ссыльный, но не политический, а религиозный — что-то он не так толкует в Священном писании, и за это, после окончания духовной академии, его загнали сюда. Его сжигает священный огонь, он неутомимо ищет иноверцев, жаждет обращать их в истинную веру, раз даже в проповеди ополчился против ксендза Серпинского, но тут у него вышла осечка, ибо ксендз увлекся огородом и его волнуют только овощи, которые плохо произрастают в нашем климате,— не до вас, мол, батюшка, полноте, у меня вон помидоры зацвели!

— Идиллия, можно сказать.

— Да, это выглядит очень идиллически, особенно для эсера, когда социал-демократы спорят до хрипоты — диктатура пролетариата или не диктатура, программа-максимум или программа-минимум и кто считается членом партии — тот, кто принимает партийную программу, или тот, кого приняли в партию, и так далее: товарищ Барвенкова и товарищ Фрумкин как сойдутся, так цапаются. Просто не способны думать ни о чем другом, кроме как о разногласиях на Втором съезде РСДРП, черви книжные... Скажите, где вы были на каторге?

— В Акатуе.

— О, это самая тяжелая каторга... Ну и как там было?

— Что расскажешь? Все дни каторги похожи один на другой как две капли воды. Помножьте любой на тысячу четыреста шестьдесят... Это я, скорее, хочу у вас спросить, что теперь слышно в России. Ведь я возвращаюсь к жизни после четырехлетнего перерыва и ничегошеньки не знаю, а вы, эсеры, самые активные, вы в курсе событий. Просветите меня вкратце.

— Ладно. Значит, так... Правит теперь дворцовая клика царя, так называемая «звездная палата». Ее человек — премьер-министр Петр Столыпин. Он подавил революцию, ввел военно-полевые суды и карательные экспедиции, затеял земельную реформу, отменяя общинное землевладение и поощряя заселение Сибири крестьянами.

— И что, это серьезное мероприятие?

— Самое серьезное из всех когда-либо проводимых царской властью. Выделить богатые хозяйства в хутора, чтобы стали еще богаче и многочисленнее за счет малоземельных, которых переселят в Сибирь или выгонят в городской пролетариат, а тот, в свою очередь, получит восьмичасовой рабочий день, социальное страхование и профсоюзы, как в Англии, и не станет добиваться социализма, не пойдет дальше забастовок с требованием пятикопеечной надбавки... Главное — спокойствие в деревне. Зажиточное крестьянство станет, как и везде, консервативной опорой режима, не будет требовать раздела земли, а будет ее понемногу прикупать.

— Для вас, я думаю, это ужасно. Неужели не было покушений?

. — Всего одно, но такое, что вся Россия затрепетала. В августе 1906 года в особняк Столыпина, где происходил еженедельный прием и было полно гостей, явились два жандармских офицера и один штатский — все трое с портфелями в руках. В прихожей им сказали, что все гости по списку уже прибыли. В ответ они швырнули свои портфели, особняк взлетел на воздух, было 30 человек убитых и 22 раненых. Балкон, на котором находились дети Столыпина, рухнул, девочка и мальчик получили тяжелые травмы. А Столыпину ничего не сделалось, только массивная бронзовая чернильница пролетела у него над головой и облила чернилами.

— Это ваших рук дело?

— Нет, Центральный комитет нашей партии заявил, что способ совершения покушения несовместим с ее нравственными и политическими принципами. Призналась в покушении вновь образованная партия эсеров-максималистов.

— А что за человек этот Столыпин?

— Богатый помещик, 7500 десятин земли, окончил университет, знает языки, много лет проработал в государственной администрации, хороший организатор, хороший оратор, это он в Думе заявил социалистам: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Националист, но умеренный, не того толка, что черносотенный Союз русского народа или пуришкевичевский Союз Михаила Архангела... На русский народ, по его мнению, возложена великая: историческая миссия, интересы и права всех народностей империи должны быть подчинены этой идее. Поэтому он преследует поляков, финнов, евреев, армян. Теперь он предложил на рассмотрение Государственной думе два законопроекта — об ограничении самостоятельности Финляндии и об отрыве от Королевства Польского Хелмской губернии... Субъективно честен, взяток не берет. На мой взгляд, это трагическая фигура, и — рано или поздно — он погибнет. Этого жаждут все революционные партии.

— Но вы говорили, что он человек «звездной палаты».

— Был, теперь уже нет. «Звездная палата» состоит из людей мелкого калибра, которые его боятся и завидуют ему. Он выше их всех. Также и царь — этот чиновник XIV ранга, сознает, что люди видят прежде всего Петра Столыпина, а сам он рядом с ним — дутый самодержец... Право же, трудно предсказать, куда придет Россия. Легче говорить о том, что будет здесь.

— Сибирь, похоже, по-вашему, богатый край с большим будущим?

— Именно так! Сибирь огромна, как Россия, а по природным богатствам ей нет равных. Ей бы только освободиться от царского гнета! Я полюбил Сибирь и останусь здесь навсегда!

— Вы тоже?! — вырвалось у Бронислава, и он поспешил объяснить. — Я буду здесь доживать свой век по приговору.

Васильев заметил его смущение и, поколебавшись, ответил:

— Да, я тоже... Я переменил тактику. Женился, у тестя сто десятин земли, пошел в примаки. Крестьяне меня уважают, прислушиваются к моему мнению. А кто знает, что будет в 1917 году, когда истекут десять лет моей ссылки?.. О, вот и ваш ангел-хранитель возвращается. Будьте здоровы, Бронислав Эдвардович, до встречи в Удинском — это же всего сорок верст.