Игорь Неверли - Сопка голубого сна

— Все, Брысенька, все... ты здесь, все в порядке,— приговаривал он, прижимая к себе взъерошенного, мокрого, дрожащего, как в лихорадке, щенка.

Тройка стояла неподалеку. Бронислав подошел, не выпуская Брыську из рук.

— Если вам не нравится моя собака, то я пойду пешком, но бросить ее не дам!

— Садись! — кратко приказал Бояршинов. Бронислав молча сел, снова укутав щенка буркой.

Бояршинов тронул ямщика:

— Поехали!

Через некоторое время, когда ямщик затянул одну из своих песен, унылых и длинных, как русские дороги, Бояршинов наклонился к Брониславу и тихо сказал:

— Это было испытание. Я хотел проверить.

— Что именно?

— Есть ли сердце у человека, который хотел убить царя.

— Ну и что оказалось?

— Выходит, есть. Раз он так быстро полюбил найденыша-щенка, то, значит, в нем жажда любви есть... Как же это совместить?

— Вы, Данило Петрович, судите о человеке по ярлыку, который на него навесили. Если каторжник — то бессердечный преступник. Если офицер — то воплощение мужества и чести. Если судья — то знание, ум и справедливость. Если мужик — то труд до седьмого нота, серая безрадостная жизнь, невежество, суеверие, водка и так далее и тому подобное. А я знаю мужика, который ушел с каторги святым. И знал судью, которому доставляло удовольствие выносить суровые приговоры, коверкать людям жизнь, жену он довел до самоубийства, детей покалечил, а глаза у него были такие, что стоило ему взглянуть на муху на стене, как та тут же падала замертво.

— Ха-ха-ха, замертво... Шутник вы, однако.

— Возьмите, к примеру, Чибисова. Ярлык: поручик конвойной команды. Бывает ли гнуснее работа? Годами водить этапы из Москвы в Иркутск и Читу! На такой работе любой охамеет, сопьется. А вы ведь знаете, каков Чибисов.

— Чибисов Петр Капитонович — поручик справедливый.

— Справедливый не то слово... Это большое искусство — совмещать бесчеловечные правила и приказы с человечным поведением. Я уверен: если бы не Чибисов, меня бы уже не было в живых, я бы не вынес той дороги, свихнулся бы. Он меня вовремя поддержал добрым, мудрым словом. И знаете что? Мне кажется, он сознательно выбрал такую жизнь. Как-то раз он сказал: «В гарнизоне я бы уже давно был капитаном, но капитаном никому не нужным, а здесь поручик много значит, много может...»

Бояршинов хотел ответить, но внезапно взглянул под ноги:

— Чего выделывает ваш пес?..

Брыська какое-то время сидел спокойно на руках, потом начал ерзать, тянуться вниз. Бронислав пустил его, думая, что щенок хочет улечься в ногах, а тот, между тем, начал уплетать филипповские пирожки, рассыпавшиеся, когда Бронислав прыгал с повозки.

— Ах мерзавец, наш завтрак поедает, ведь я эти пирожки купил нам на завтрак.

— А он вот украл, наглец он, что и говорить.

Бронислав оттащил щенка от остатков пиршества — хватит, Брыська, а то у тебя понос сделается — и водворил обратно к себе на колени. Бояршинов же заметил, что пусть не завтрак, но обед у них будет у одного объездчика, верстах в двадцати отсюда, а пока можно перекусить... И потянулся к саквояжу.

Ну, он вроде уже совсем ручной, с удовлетворением додумал Бронислав.

Только на пятый день пути он ощутил, что такое тайга.

Первая встреча с тайгой прошла незамеченной, всё внимание поглотил Брыська. К тому же Бронислав родился и вырос в большом городе, леса не знал. В Варшаве он бывал в Белянской роще, в Одессе и в Риме лесов не было, на пути из Рима в Париж, который он проделал в основном пешком, случалось идти лесом, это были приятные, тенистые отрезки дороги, в Париже он знал Булонский лес — вот и все. Он отличал хвойные деревья от лиственных и, когда куковала кукушка или каркала ворона, знал, что это ворона и кукушка. Этим его познания ограничивались. Здесь же он очутился в огромном лесу. Кругом деревья-великаны, явно помещенные здесь не человеческой, а божьей рукой, но их названий он не знал. Уже потом научился отличать лиственницы, кедры, пихты, сосны, ели. Теперь же все для него сливалось в одно сплошное, как здесь говорили, краснолесье. Хвойные леса тянулись десятками верст. Нигде и следа человека. Лишь изредка встречалась одинокая деревенька, они останавливались поесть горячего, покормить и напоить лошадей и ехали дальше до наступления темноты. Ночевали в избе или зимовье какой-нибудь из богатых компаний золотопромышленников, на пересыльных пунктах, откуда везли стройматериалы и продовольствие для тысяч и тысяч рабочих золотых приисков в глухой тайге. Было свежо, приятно, гнус, эта сибирская напасть, еще не донимал. На пятый день Бронислав вдруг осознал, что они проехали двести с лишним верст, а кругом все лес да лес. Он спросил: «А дальше?» Дальше, ответили ему, если ехать прямо на север, то через тысячу верст, а может, через полторы — кто их считал? — начнется голая тундра и вечная мерзлота. А если свернуть вправо, то сначала будут леса и горы Прибайкалья, потом Байкал, забайкальская тайга, за ней уссурийская, до самого Тихого океана, сколько всего верст — и не сосчитаешь. Брониславу сделалось не по себе при мысли, что он останется один в этом бескрайнем лесу, великом, как океан.

Так они ехали рысью, лениво беседуя, время от времени ямщик вспоминал, что кони ведь самого господина пристава, и гикал:

— Эх вы, кони мои вороные!

Тогда тройка, изогнув шеи вправо, влево и вверх, пускалась вскачь и мчалась так, что брызги летели из-под копыт и заливались бубенцы.

— Скажите, у лошадей есть инстинкт красоты?

— Что такое?

— Ну, когда они так симметрично бегут, чувствуют ли они, что это красиво, когда пристяжные наклоняют головы в сторону, а средняя тянет вверх?

— Ерунда... У каждой лошади свое место — пристяжные, правая и левая, и коренник. Лошадей для тройки надо долго растить. Еще жеребенку привязывают голову низко к правой ноге или к левой или задирают кверху. Вот они и привыкают на всю жизнь держать голову так или этак. Никакой не инстинкт. Привычка.

Под вечер они увидели реку и большую деревню на высоком берегу. Удинское. С полторы сотни изб, церковь, волостная управа, школа, магазин и кабак. Они остановились на постоялом дворе для лиц, приезжающих по казенной надобности. Бояршинов отправился в волостную управу, а Бронислав присел на лавочке около дома, рассматривая панораму деревни. Дворы казались зажиточными, каждый окружен высоким забором с воротами, резные ставни, наличники, крылечки, большие хозяйственные постройки, в каждом дворе на задах, у огорода, баня... Река широкая, сплавная, леса на берегу много, вон плоты вяжут, целые караваны.

Брыська, сидевший на лавочке рядом с Брониславом, тявкнул, и в тот же миг послышалось из-за калитки:

— С Первым мая, товарищ!

— И вас также... Значит, сегодня первое мая? Я в дороге совсем счет времени потерял...