Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

— Вы не знаете, где Наденька? — вежливо осведомилась Наташа, поднимая на Пирошникова глаза.

— Скоро придет, — отрубил со своего дивана дядюшка прежде, чем наш герой успел открыть рот. Наташа несколько испуганно перевела взгляд на родственника и спросила, может ли она подождать. — Ждите, — разрешил дядя и добавил, неизвестно к кому обращаясь: — Будьте покойны, мы это все утрясем! Не на таковских напали!

Наташа испугалась еще больше. Она беспокойно оглянулась теперь на Пирошникова, а тот, желая разъяснить слова дядюшки, начал говорить. Он осторожно попытался намекнуть на обстоятельства сегодняшнего утра, причем не забыл и поблагодарить Наташу за вчерашнее, но она, никак не зная существа разногласий между дядюшкой и Владимиром, прервала последнего словами:

— Я все знаю, мне Наденька говорила по телефону. Вы попали в безвыходное положение, да? Скажите, это очень интересно, я никогда с подобным не встречалась, скажите, вы пробовали спуститься по лестнице во второй раз?

Услышав злополучное слово, дядюшка на диване крякнул и уставился на говорящую с видом почти затравленным. Он, по всей видимости, вдруг почувствовал себя человеком, попавшим на другую планету и теперь напряженно постигающим ее законы. Все вертелось вокруг лестницы, о ней постоянно упоминали, и упоминали спокойно; один дядюшка, как говорится, шагал не в ногу, чувствуя вполне естественное беспокойство, смешанное, правда, с уверенностью в своей правоте, то есть в невозможности чертовщины.

Пирошников снисходительно и даже чуточку благодушно рассказал о своих попытках. Тут показал он и юмор, упоминая об иконке, а напоследок сказал:

— Да вот и перед вашим приходом мы с дядей Мишей хотели пойти в магазин, но, как видите, вернулись на исходные позиции. Правда, мы немного поборолись с ней, не так ли, дядя Миша?

Дядя Миша безмолвствовал, а Наташа, вопреки желанию Пирошникова не улыбнувшись этой браваде, спросила:

— Скажите еще вот что: вы сами очень хотели выйти? Очень-очень?

Мудрец, Наташа, мудрец! Кажется, она попала в точку, несмотря на такую детскую, я бы сказал, форму вопроса, который застал Пирошникова врасплох. Он внимательно поглядел на Наташу и не нашелся, что ответить, подумав про себя, что и вправду какого-то сверхобычного желания преодолеть лестницу у него, пожалуй, не было. Тут же он попытался представить себе это сверхособенное желание, но не смог даже уловить, в каких формах оно могло бы выразиться. Пирошников пожал плечами и наконец сказал, что он об этом не думал. Просто шел, и все.

— А вы попробуйте об этом подумать, — серьезно посоветовала Наташа. — Надо заставить себя.

Пирошникову почудилось, что он когда-то и где-то уже слышал подобный совет, но принял его с благодарностью. И в самом деле, подумал наш герой, нужно сконцентрироваться, внушить себе, тогда, может быть…

Его раздумья были прерваны появлением Наденьки с ребенком. Открылась дверь, и в комнату вошел направляемый Наденькой мальчик в пальто и шапке, замотанный по самые глаза в серый пуховый платок. Глаза мальчика блестели, как это обычно бывает у больных детей, двигался он осторожно, опустив руки в порванных варежках, а войдя, ни на кого не посмотрел и не поздоровался. Наденька тут же принялась его раздевать, и к ней присоединилась Наташа, обмениваясь с подругой короткими фразами. Пирошников отошел в угол и, наблюдая за сценой, представил себя на месте мальчика вчера вечером, когда эти же две женщины укладывали его спать. Был очищен диван, причем дядюшка, его занимавший, вышел в коридор курить, а на диван постелили чистую простыню, положили подушку и одеяло. Мальчик все так же безучастно улегся в постель и прикрыл глаза.

— Толик… — позвала Наденька. — Хочешь чего-нибудь?

Толик покачал головой, а Наденька пообещала ему чаю и скрылась из комнаты. Наташа подсела к дивану и коснулась лба мальчика губами, а коснувшись, тревожно вздохнула.

Наш герой подошел поближе и, не зная, чего бы спросить, поинтересовался, чем же болен мальчик.

— Температура, — значительно сказала Наташа. — Но это все пройдет, ведь правда? — обратилась она уже к самому мальчику. — Скоро мы поправимся и будем играть в хоккей.

— Тети не играют в хоккей, — прошептал мальчик очень тихо.

— А вот и неправда! — заявила Наташа. — Некоторые тети играют. Я, например.

Она улыбнулась, радуясь тому, что Толик хоть что-то сказал, а он, смутившись ее улыбки, повернул лицо к стене, разглядывая фотографии. Вскоре он нашел среди них и свою (ту самую, которую отметил уже Пирошников) и спросил, зачем она здесь висит, на что Наташа отвечала, по-прежнему улыбаясь, что тетя Надя любит своих пациентов. Говоря это, она метнула лукавый взгляд в Пирошникова, отчего он тоже смутился и отошел к окну.

Тут вернулись Наденька с чайником, из носика которого валил пар, и дядюшка, несший в руке из прихожей чемоданчик Толика; был организован ужин, состоящий из колбасы, сыра, рыбных консервов и чая с булочками, причем дядюшка достал из своего чемодана бутылку водки, и все выпили за встречу, а потом за здоровье больного мальчика. Сам же больной мальчик, попив чаю и приняв из рук Наденьки какую-то таблетку, отвернулся от общества, и тогда Наденька погасила верхний свет и зажгла старую лампу в железном круглом абажурчике, стоявшую на бюро, а потом предложила всем гостям переместиться в кухню.

Бывает иногда так: вдруг в момент самый заурядный скользнет твой взгляд сверху, как бы с неба, останавливая мгновенье, в котором различишь и себя среди других людей, такого же беспомощного и маленького, как они, и удивишься на секунду собственной своей нелепости и странности и неповторимости ситуации. В такой миг, несмотря на его статичность, внезапно чувствуешь неостановимый поток жизни, который вот сейчас переборет твое усилие воли и понесет дальше, и погонит, и не даст оглянуться и различить что-нибудь дальше пяти шагов. Тогда спрашиваешь себя: где я? Что со мною? — и смеешься горько: да неужто здесь я? Но это продолжается так недолго, что никакие ответы не приходят, да и к чему они?

Нашему герою вообще было свойственно такое отъединение взгляда, как я уже упоминал. Происходило это в минуты его трансформаций, когда он вдруг превращался в актера и зрителя одновременно. Но вот сейчас в коридоре, следуя за дядюшкой на кухню и наблюдая его затылок, за дядюшкой, который нес в одной руке начатую бутылку водки, а в другой, и весьма бережно, скумбрию натуральную в собственном соку, наш молодой человек, тоже несший что-то вроде блюдечка с засохшими несколько, а потому выгнутыми дольками сыра, посмотрел на всю эту процессию откуда-то из-под потолка — нет! Выше, много выше! — с воображаемого неба, а посмотрев, изумился своему в ней участию. Люди, о которых он вчера еще не имел ни малейшего представления, теперь, за один день, стали единственными людьми, с которыми он мог говорить; произошло мгновенное замещение всего мира одной комнатой, одной квартирой и одной лестницей; и вот, вместо того чтобы волком выть и бросаться на стены, он несет преспокойненько сыр в кухню, а за ним следует незнакомая, но уже почти родная Наташа, напевая дешевую эстрадную песенку. Удивителен все-таки человек!