Марианна Грубер - В Замок

Фрида уронила голову на плечо, и К. оборвал рассказ, в сущности, еще не начавшийся, — подумал, что она заснула. Она лежала совсем тихо, и ее дыхание было ровным и спокойным. Но Фрида не спала.

— А дальше? — спросила она усталым голосом.

— Тебе не скучно?

— Нет.

И К. тихо продолжал свой рассказ. Город, окруженный пустыней, постепенно заносит песками, его покидают все жители. Все постепенно уезжают, лишь один человек остается. Оракул предсказал ему, что однажды к нему приедет друг, ну вот человек и ждет. В святилище оракула, последнем еще не занесенном песками здании города, холодно, а за воротами нещадно палит солнце. Тот человек бродит то по холоду, то под зноем. Одолевает жара — скрывается в храме, пробирает до костей холод — выходит под палящее солнце. Так ждет он до исхода названного оракулом дня. Но никто не приехал. Разочарованный человек в изнеможении опустился на землю возле входа в святилище, прислонившись к стене, и стал смотреть на заходящее солнце. И тут он увидел, что к нему приближается шакал, а когда зверь подошел ближе, человек заметил, что он хромает. И хотя человек знал, что ночью шакал — его враг, он положил его к себе на колени и вытащил колючку из его лапы. — К. замолчал.

— Все? — спросила Фрида.

— Вот и полководец в той истории тоже спросил: «Все?» А потом сказал, рассказ мудреца кажется недостоверным, человек, оставшийся в городе, сорви-голова или глупец, а шакал всегда шакал, опасный хищный зверь, хоть днем, хоть ночью.

Фрида спросила, знает ли К. что-нибудь о шакалах. К. ответил — нет, не знает.

— Пришел все-таки друг, которого ждали?

— Об этом в истории ничего не говорится.

— Так, значит, это конец истории?

— Не совсем, — сказал К. — Полководец обвинил героя рассказа в легкомыслии, а затем спросил мудреца, какое оружие лучше использовать для обороны. И еще, вот как и ты сейчас, он спросил, пришел ли все-таки друг и что было ночью с тем человеком и шакалом. Но ни на один вопрос он не получил ответа. Мудрец ответа не знал. Тогда полководец попросил у мудреца наставления — как надлежит истолковать эту притчу?

Фрида открыла глаза:

— И что сказал мудрец?

— Что нет ничего достоверно известного. Буквально так там и было написано: «Достоверно не известны даже ужасы твоих войн».

Фрида вздохнула:

— Это означает, что завтра утром ты пойдешь в Замок.

— Да, — сказал К.

— Пойдешь, не зная, что тебя ждет, хотя мы могли бы сказать — что. Нет, — поправилась она, — ты пойдешь туда как раз потому, что не знаешь, что тебя ждет.

— Да, — сказал К.

— Будешь вскрывать все тайны. Пока они не начнут кровоточить.

— Нет, — сказал К. — Но я буду очень одинок.

— Но ведь нет на самом деле ни шакала, ни оракула...

— Ни друга, — заключил К. — Это неважно.

Фрида повернулась на бок.

— Я не стала бы... — почти засыпая, сказала она, но не договорила и начала по-новому: — Может быть, стоило бы... — и снова бросила, не закончив, потом пробормотала: — Если.. — и что-то уже совсем невнятное, бессвязное. Фразы рассыпались, не дойдя до конца. На ее лицо упала прядь волос, блузка сбилась. Ошибся К. или в самом деле разглядел, что подол ее юбки разорван? — Ах, Йозеф, — пробормотала Фрида сквозь сон и вдруг добавила, словно сама была его исчезнувшим двойником: — В другое время и, может быть, в другой стране...

— И не мы, — закончил К. Эти слова прозвучали как приговор, не подлежащий обжалованию.

Ровный густой туман висел над Деревней, когда К. вышел на площадь перед «Господским двором», где его уже дожидались, как и накануне, деревенские. Они пришли, чтобы сопровождать К., но, в отличие от вчерашнего дня, сегодня в толпе не было ни малейшего возбуждения, недовольства или волнения. Люди молчали, тупо уставясь в хмурое небо. Даже Учитель сегодня вопреки обыкновению не суетился. Стоял, прислонясь к стене у дверей гостиницы, и жевал кусок хлеба. К. кивнул ему, вместо того чтобы пожелать доброго утра, и поискал глазами Фриду, которую не видел с той минуты, как проснулся. Кровать рядом с ним была пуста, завтрак и воду в деревянной кадке для умывания принесла Пепи. Но Фриды не оказалось и на улице, и К., не хотевший расспрашивать деревенских, хмуро и недовольно переминался на месте. Было холодно, еще не начавшийся день из-за своей сумрачности казался старым и уже прошедшим.

— Что это значит? — кивнув головой в сторону деревенских, спросил К. Хозяина, который тоже вышел на площадь.

— Они будут сопровождать вас к Лаземанну, красильщику, потому как мы не уверены, что одни вы найдете туда дорогу. В дом этого человека вы завернули отдохнуть, когда первый раз пошли гулять по округе.

— А повозок сегодня не дадут?

— Да тут недалеко, — сказал Хозяин.

— И все эти люди пойдут со мной? Их так много.

— Идти можно всем, кто хочет, — вмешался Учитель, внезапно оказавшийся рядом с ними. — Ночью из Замка поступило указание касательно данного вопроса. Вас тогда уже не было в трактирной зале. Сопровождать вас разрешено всем, кому захочется. К полудню, вероятно, с вами пойдут не меньше половины всех жителей Деревни, люди-то знают, по какой дороге вы пойдете.

— Не вижу причин для скопления народа, — запротестовал К. Мысль о том, что на него будут глазеть, как на диковинного зверя, будут следить за каждым его вздохом, была малоприятной.

— Э, нет, — возразил Учитель. — Причина имеется, только вы, видно, о ней не знаете. Прискорбный факт, но изменить ничего нельзя. Я тоже не могу и не хочу принимать какие-то меры против вашей несообразительности, да я и не вправе вмешиваться, потому что, вмешавшись, я в лучшем случае выступил бы от своего имени, а это недостаточно. Как видите, я все-таки пришел. Есть слабая надежда.

— Надежда?

— Забудьте мои слова. Если вы готовы, мы идем с вами. Готовы?

К. кивнул и сказал:

— Готов я был всегда. — Голос его прозвучал как бы издалека, словно донесся из глубины замкнувшегося в себе одиночества, из его центра, куда ударяли всякое послание и всякое чувство, подобно брошенному вдаль бумерангу, который возвращается и поражает того, кто его метнул. Учитель с озабоченным видом покосился на К.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Хорошо.

— Фрида сказала, вы вчера...

— Вчера было вчера, — перебил К.

— Тогда в путь! -скомандовал Учитель и первым зашагал вперед, К. за ним, после некоторого колебания следом потянулись и деревенские. Они направились по главной улице, мимо домов, стоявших с закрытыми ставнями, затем свернули и пошли вдоль крестьянских дворов, потом через небольшой луг, застывший от утреннего мороза; деревенские слегка отстали, держась на некотором расстоянии от К., словно не хотели идти рядом с ним.

К. устраивало, что люди остерегались или избегали его. Все предвещало ослепительный день, — нет, не сегодняшний — другой день, полный победоносного, все разбивающего солнца, когда невозможно представить себе холод, когда в солнечных лучах растает и растечется оцепенение, последнее препятствие на пути к радостной гибели. Но сегодняшний день был сотворен из сумрака, и когда люди переходили ручей, в молчании, большими шагами, которые с мучительным трудом совершали их тела, казавшиеся окаменелыми, К. увидел, что застыло даже течение ручья. Не раздавалось ни звука. И все же тишина звучала — угрюмо и мрачно. Травы, которые днем раньше начали пробиваться из-под земли, торчали жесткими перьями, свинцово-серые, неподвижные тени застилали поверхность воды. Земля затаилась и ждала, — казалось, ждала решения.