Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

— Урожденная Моргенштерн, — в свою очередь усмехнулся я, имея в виду, что планету, видимую на закате на западном склоне неба, а на рассвете — в восточной части, люди когда-то принимали за два светила, утреннюю звезду и вечернюю.

Дом постепенно погружался во мрак. Мы долго молчали, стоя у окна, пока кто-то не спросил нас, как будто мы были детьми, чем это мы занимаемся в оконной нише».

В легенде, восходящей к тринадцатому столетию, говорится о неком Миклоше из рода царя Соломона, от которого, по свидетельству грамот — то есть документов! — восходящая линия идет уже непрерывно, правда, о нем самом грамоты нам ничего не скажут, ибо речь в них о нем не идет. Они упоминают лишь его сына Ласло как его сына, filius Nicolai de cognatione Salamon [94] Сын Николая из рода Соломонова (лат.). . Отец, существующий исключительно благодаря сыну! Согласно легенде, фея Чаллокёза (?) в определенные вечера посещала сад этого моего предка, дабы искупаться в установленной там бадье. С появлением вечерней звезды она снимала одежды, в обязанности же моего предка входило дать фее знать, когда можно начинать, мол, взошла вечерняя звездочка, вон она.

Когда старик умер, фея прислала певца, имя ему было Иштван, и певец под лютню спел ту песню, которая затем долгие годы считалась чем-то вроде тайного гимна семьи; поразительной силы мольба, мольба, как ни странно, о безымянности, о страстном желании освободиться от имени, в то время как это имя, казалось бы, означало: всё. Рассказывают, будто исполнял эту песню смерти хор домовых.

Тетя Мия, которая после несчастного случая — так это называли в семье, о беде больше не говорили — стала передавать вести между замком и Будапештом, познакомилась в поезде не с одним даже, а с целыми двумя красногвардейцами.

Так в доме появились двое «придворных» (прикормленных, собственных) бойца Красной гвардии.

Один из них был сыном старого слуги моего прадеда, стал металлистом и, понятно, связался с социалистами, но не забыл и о давних, «á la longue», отношениях наших семей и поэтому предложил тете Мие свои услуги. Невинные души двоих молодых людей были буквально напичканы идеями нового времени, и они, не жалея красок, рисовали контессе ее прекрасное будущее, не забывая упомянуть и ее отца, его будущую беззаботную и прекрасную жизнь, забывая при этом, что отец девушки жил и до этого, можно сказать, беззаботно, в полном достатке, — говорили, что государство пожизненно будет платить ему ренту, заботиться о нем и даже доверит ему управление бывшим хозяйством.

Мой прадед все эти новации зафиксировал, пометив каждую литерой «н!»: несерьезно. Несерьезные и наивные представления: н!

Позднее, в немалочисленные серьезные моменты жизни, эти литеры не раз выручали нас, спасая семью — ибо о серьезности момента зачастую свидетельствует как раз несерьезность нововведений, — так что нам оставалось только пометить их буквой «н»: н!

С тех пор как вспыхнула революция, телефоном имели возможность пользоваться только официальные лица, и все же на этот раз телефон зазвонил.

— Красная гвардия говорит!

Мой прадед, будто коснувшись змеи, едва не бросил трубку.

— Эстерхази слушает! — парировал он. «Кто у аппарата?» — «Это я спрашиваю, кто у аппарата!» И т. д., будто в картах. Контра. Реконтра. Субконтра. Ва-банк!

«Домашний» красногвардеец сообщил прадеду, что вечерним поездом на станцию прибывают родственники и просят прислать экипаж. Несколько часов спустя караван прибыл к замку, и «маленький пролетарий Матяш», залог стольких радостей и надежд, после ряда согласований с важными товарищами смог совершить свой въезд в то место, что отныне уже не именовалось наследным владением его отца.

Гейне пишет, что колыбель его качалась на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий. Раскачивалась и колыбель моего отца, да еще как! Ведь как раз в это время рушилась тысячелетняя Венгрия.

Незамедлительно был созван семейный совет, не из-за тысячелетней Венгрии, а потому что нужно было бежать, ибо существовала опасность, что моего еще только начавшего гукать маленького отца возьмут в заложники.

Фактически это было лишь импровизированное совещание, ибо семейный совет — вещь юридически обоснованная и освященная фамильной традицией. На первый такой совет в свое время созвал сородичей палатин Миклош, пожелав, чтобы вся семья собиралась раз в год для обсуждения дел, коль таковые будут, а нет — так «для проведения времени в семейственном любовании». В своем завещании королевский наместник Миклош аккуратно и щедро, со вниманием к самым мельчайшим деталям распоряжается о движимости и недвижимости, напоминая о мире и справедливости, дает советы и дозволение «в случае ежели в связи с завещанием возникнут вопросы, то наследники пусть не судятся меж собою в суде и сие завещание не показывают всему белу свету, а пусть соберутся пятеро самых авторитетных сородичей и решат вопрос».

В среде немецких аристократов в большинстве семей существует постоянный семейный совет, и есть даже специальный, регулярно назначаемый день — Familien-tag; у нас таких не было, и совет созывался по мере необходимости. Члены совета исполняли свои обязанности, разумеется, безвозмездно, ну а если задача требовала и времени и труда, то участников, не являвшихся непосредственно кровными родниками, одаривали подарками (золотыми портсигарами, запонками) и благодарностями.

Семейные советы, собираемые специально, были достаточно редки; так, на одном из них — на совете нашей, де Фракно, ветви — решено было обратиться к монарху, дабы поместья, конфискованные у нашего родича-куруца генерала Антала (Папа — Угод — Девечер — Чеклес), отошли не в чужие руки, а в руки двух его братьев (что и произошло); в другой раз под председательством примаса Имре семейный совет решал вопрос о наследстве вдовы безвременно ушедшего от нас князя Михая — итальянки Анны-Маргариты Бьяндрате, маркизы де Сан, и ее дочерей. Семейный совет предписал даже, сколько лошадей должно быть в упряжке маркизы, какое количество мест положено им в конюшне нашего венского дворца и где полагается им хранить дрова для отапливания их покоев в зимнее время. Обстоятельная семейка, ничего не скажешь!

В соответствии с завещанием палатина, член семьи, апеллирующий, вопреки решению совета, к суду, тут же лишался всего полагавшеося ему наследства. (Кстати, у моего отца было излюбленное выражение: идти в суд — только подьячих подкармливать. Мне это было не совсем понятно, какие еще подьячие, все звучало, как в старом романе.) По тому же самому завещанию, проникнутому отеческою любовью к сородичам, унаследовать все имущество палатина мог любой Эстерхази, на случай же вымирания рода был установлен порядок. (Я обратил внимание: в случае вымирания княжеской ветви наследником становился старший отпрыск из старшей линии графов де Фракно — ау! — либо старший представитель младшей линии. В случае вымирания ветви де Фракно за нею — при тех же условиях — следовали еще Эстерхази де Чеснек и Эстерхази де Зойом.)