Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

Но мысль эта не исчезла бесследно, а может, сыграло роль ухудшение положения на фронте, во всяком случае уже после смерти Телеки Бетлена и мою скромную персону несколько раз приглашали к Хорти.

У регента была идея фикс, что война закончится „конференцией за круглым столом“, и за эту идею, как мне кажется, он держался даже после Касабланки (январь 1943 года) и заявления Рузвельта относительно „unconditional surrender“ [117] Безоговорочной капитуляции (англ.). . Могу только предположить, что он думал, что Гитлер не доживет до конца войны, во всяком случае после провала антигитлеровского заговора 20 июля 1944 года он казался разочарованным.

Я помню, спускаясь как-то вместе со мной из Королевского дворца, Бетлен, намекая на Хорти, сказал по-немецки:

— Dem Menschen ist nicht zu helfen [118] Человека уже не спасти (нем.). .

Как будто можно было спасти его или меня.

В конце марта 1941 года был на похоронах Лайоша Штауда, у которого я не раз находил убежище во времена правления Белы Куна. Довольно много известных лиц. Я слышу, что Венгрия собирается принять участие в немецком айнмарше на Югославию, где провалилось прогерманское правительство. Пытаюсь связаться с премьером Телеки, безуспешно, и оказываюсь перед неприятной для меня необходимостью написать ему письмо — беспощадное, с осуждением планируемого нашего вторжения как беспрецедентно позорного акта и прочее.

Я также просил его незамедлительно принять меня.

Это произошло. Он был в отчаянии, армия вынуждает его, фактически это начало войны с Западом и т. д., и он не видит другого выхода, кроме самоубийства.

— Это заставит страну одуматься! Прийти в себя!

Я долго молчал, и, как мне тогда показалось, он понял мое молчание. Потом я заставил его дать слово отказаться от своей мысли, самоубийство не принесет ничего, кроме красивых прощальных речей. Он обещал; во всяком случае, если Хорти не воспрепятствует нашему участию, он немедленно подаст в отставку. В его присутствии Хорти был против участия во вторжении, но соответствующего приказа не отдал. Плечо к плечу, мы снова маршировали с немцами к нашей погибели.

Во время процессов по делу военных преступников, 1945/46, по-моему, когда судили Бардоши, шла речь о прощальном письме, которое Телеки якобы написал регенту. До конца своих дней буду верить, что это письмо — апокриф, потому что некоторые выражения в нем (беспрецедентно позорный акт и так далее) слово в слово совпадают с выражениями из того беспощадного письма, которое я написал ему.

В конце июня 1941 года из надежного источника (генерал Б., главное управление материального снабжения) я получил информацию: немцы начинают наступление на востоке. Бросаюсь к премьеру Бардоши.

— Мы что, хотим следовать за немцами в болотные топи Меотиса?

Он категорически отрицал это, и речи не может быть, на днях по представлению Генштаба кабинет министров принял прямо противоположное решение. Успокоенный, возвращаюсь в усадьбу. А несколько дней спустя (27 июня 1941 года) по радио узнаю, что мы объявили войну русским. Снова к Бардоши, упреки, обвинения и так далее.

— Но, — поднял он глаза, — военные взбунтовались бы, прояви мы опять пассивность. Невозможно годами заниматься мобилизацией и не двигаться с места. Невозможно годами говорить о враге, ничего не предпринимая.

Спрашиваю министра обороны Барту, понимает ли он, что означает этот шаг.

— Разумеется, это была последняя возможность включиться. — Да, включились, и основательно, причем без нашего ведома, вопреки закону.

Бомбежка Кашши, которая послужила поводом для объявления войны, была работой немцев, а не русских. В этом меня неоднократно уверял старший лейтенант Круди, начальник аэродрома, с которым мы вместе сидели в Шопронкёхиде и вместе же были депортированы в 1951 году в комитат Хевеш. Не думаю, что кто-либо спрашивал разрешения Хорти, что он мог как-то повлиять. Генштаб, Верт и компания, были уже слишком сильны, слишком много наобещали Гитлеру, о чем правительство и даже сам Хорти, видимо, мало что знали.

Маленькая деталь: 12 декабря 1941 года по указанию Гитлера [Гиттлера: дедушка почему-то писал его всегда через два „т“] — смех и слезы — мы объявляем войну США. Не обращая на это внимания, мы продолжали встречаться с сотрудниками посольства. Жена одного дипломата писала портреты членов семьи Хорти и продолжала, невзирая на объявление войны, бывать в Королевской крепости. Перед Рождеством она попросила меня помочь ей купить раму для портрета. Ей нужна была рама, украшенная венгерской короной.

— Почему? Для чего? — спросил я.

— О, вы знаете, я только что закончила портрет регента, и у меня остался один замечательный эскиз. Скоро мы покидаем вашу прекрасную родину, Мориц, и в Америке я хотела бы подарить его Отто (читай: Отто фон Габсбургу). He’ll be pleased with it! [119] Он ему понравится! (англ.)

До чего замечательно разбираются эти американцы в дебрях нашей европейской неразберихи!..

Нечто более интересное для историков. 16 декабря 1941 года, когда Бардоши перед повесткой дня просто-напросто информировал депутатов о несанкционированном ими объявлении войны США, на заседании выступал Золтан Тильди, лидер партии мелких хозяев. Не обмолвившись ни полсловом об услышанном, не заявив протеста против такого порядка объявления войны и не потребовав поставить этот вопрос в повестку дня, он славословил Хорти и приветствовал осуществленную весной аннексию Бачки — будто тост произносил на какой-нибудь вечеринке. (Именно за это, аннексию Бачки и объявление войны без согласия парламента, Бардоши в 1946 году предали суду и казнили. В это самое время тот же Тильди был премьер-министром и президентом Республики с правом помилования. Стенограмма упомянутого заседания за время пребывания Тильди на официальных постах была засекречена. Или уничтожена? Его деятельность в 1956 году также не принесла никакой пользы. Но за нее он получил шесть лет тюремного заключения.)»

Сильный, сложный механизм секатора, замысловатая красота пружины, побеги и ветки, срезаемые наискось, фруктовые деревья, трубка, ароматный дымок, коричневые клетчатые бриджи, серые хлопковые гольфы, борода и упругие розоватые губы: это все, что запомнилось мне о вечерах, когда мы с дедушкой занимались «совместной обрезкой» деревьев. Он любил, когда я крутился вокруг него, пока он работал, потому что я был ребенком тихим, послушным, умел и любил молчать, не мешая ему ни в работе, ни в непрерывно длившихся монологах. Он рассказывал так, как рассказывал бы моему отцу, но рассказывал все же мне.

— Бардоши был необыкновенно умен. Проницателен, прозорлив. И это ввело его в заблуждение. Этот век неподвластен уму.