Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

— Это больно? — Дедушка посмотрел на меня с удивлением. Я думаю, что он понял так, не больно ли было жить в этом веке. И ничего не ответил. Я же думал о дереве, не причиняет ли ему боль обрезка.

— Аппони же был полон доброжелательности. Он даже у Клемансо усматривал добрые намерения. Но быть доброжелательным — этого слишком мало.

— А чего было слишком мало в дедушке?

— Откуда ты взял, что во мне было чего-то мало?

Я указал наверх, на сожженное крыло замка, а потом «вниз» — на залатанный дедушкин кардиган. Он кивнул («внучонок действительно прав»).

— Во мне было слишком мало воли. И слишком много благоразумия.

«В начале 1942 года я оказался за ужином рядом с Риббентропом. Масса глупостей, об истории не имеет понятия. „Абсолютно“ уверен в победе, „sein Führer“ [120] Его фюрер (нем.). уже предсказал поражение русских (3 октября 1941 года: Der Gegner gebrochen und nie sich erheben wird [121] Противник будет повержен и никогда не сумеет подняться (нем.). ) и взял командование войсками на себя, Англия потеряет Индию, США только блефуют (блефовал он мне), немецко-советские отношения ухудшились из-за нас, венгров, потому что после второго венского арбитража новая граница с Румынией, гарантированная Германией, стала препятствием для русской экспансии на юг через Фокшанский перевал. Неужто он был так наивен, что думал заставить меня поверить во все эти бредни? (Судя по стенограмме Нюрнбергского процесса, план нападения на Советский Союз был готов значительно раньше.) Разговор наш был напряженным, и весь стол прислушивался к нему.

Я сказал ему, что, возможно, бомбежка Белграда испортила настроение Сталину, а русские — люди сентиментальные.

— Не понял.

И, кроме того, мне неясно, ибо это непостижимо, почему его (sein) фюрер, вместо того чтобы освободить некоторые советские республики, питающие ненависть к советскому ярму, грабит их, вводит строгие полицейские меры и фактически сплачивает, подталкивая к партизанской борьбе. Это он пропустил мимо ушей.

Под кофе (так сказать, на десерт) он рассказал о некоторых обстоятельствах его переговоров с Молотовым в берлинском бомбоубежище во время английского воздушного налета, а я, в свою очередь, о своей первой и последней встрече с кайзером Вильгельмом, попросив рассказать при случае это его (seinem) фюреру. При этих словах он взорвался, кто-то уставился на него с изумлением, другие, напротив, уткнулись в кофейные чашки.

— Граф! Как вы смеете сравнивать Вильгельма II с моим (meinem) фюрером?! — С этими словами он отвернулся к соседу и больше не обращался ко мне ни во время, ни после ужина. Перепуганные официанты, как мертвые, стояли вдоль стен, ожидая, когда можно будет убрать со стола.

Зато после этого скандального разговора мне не пришлось впрямую отказывать Хорти, давно уже вынашивавшего идею освободиться от Бардоши (что в марте 1942 года и произошло) и предложить немцам в качестве преемника, среди прочих, мою кандидатуру. Понятно, что после этого ужина я стал персоной нон грата.

В 1942 году после позорных событий в Новисаде (устроенной там венграми резни) я встретился с Хорти.

— Как жаль, что как участник Первой мировой я не имею титула витязя, — сказал я ему.

— За чем дело? Еще не поздно… — Он явно не понимает, о чем я.

— Нет, нет, уже поздно. Будь я витязем до Новисада, я от этого титула отказался бы. Теперь в лучшем случае мне остается не просить его. — Так оно и случилось, я никогда не просил положенную мне награду, да и обстоятельства изменились.

Итальянская капитуляция, после падения Муссолини (1943) я у Хорти. Один из партнеров покинул союз. Покинем и мы. Привел в пример прусского генерала Йорка, вопреки воле своего короля заключившего с русскими в Тауроггене конвенцию (война с Наполеоном, 1912 год). Он полностью согласился. Особенно его взволновал Таурогген, и он дважды просил меня рассказать подробности этой истории, а потом, рассыпаясь в благодарностях, проводил до двери, что было совершенно излишним. Позднее я узнал, что еще до меня в аналогичном духе с ним говорил бывший премьер-министр Бетлен и регент ему обещал все обдумать. (Писал Бетлен и премьеру Каллаи.) Короче, я снова вернулся домой успокоенный и снова узнал по радио о прямо противоположных мерах: на Восточный фронт направляются новые дивизии.

В августе 1943 года Тильди, Пейер, Рашшаи и я обращаемся к Каллаи с предложением сделать Будапешт открытым городом. Разговор еще в самом разгаре, когда раздается рев сирены. Спускаемся в убежище премьер-министра. Верховное главнокомандование уже там. Почему-то удивлены нашим появлением. Успокаивают, что бомбят Винернойштадт. И я сразу успокаиваюсь: именно там работала санитаркой моя младшая сестра! [Восхитительная красавица, слепая тетя Мия!] Из открытого города ничего не вышло.

Поскольку бомбежки Будапешта усиливались, дипломатам было предложено съехать на „запасные квартиры“. Мне досталась нунциатура, так что с марта 1944 года папский посланник Ротта жил у меня. Человек он был весьма богобоязненный; его благочестие, скажем так, на порядок превосходило его политические способности. А вот его секретарь Веролино — случай прямо противоположный. После длительных и тяжелых переговоров (давление помогали оказывать мой тесть и убитый позднее епископ Апор) Ротта, не в качестве папского нунция, а как глава, дуайен дипкорпуса, согласился ходатайствовать перед Хорти (который в то время уже неделями не показывался) и шведским королем, чтобы те потребовали от Гитлера прекратить депортацию евреев. В Будапеште депортация прекратилась.

15 октября нунцию сообщили, что жена Хорти хотела бы просить убежища в папской миссии. Она выехала немедленно, но немцы, пронюхав об этом, задержали ее в 20 километрах от Чаквара и вернули назад. Нунций Ротта постоянно пил чай, в этот день особенно много.

Когда положение было уже совсем безнадежным, в Королевском замке состоялся так называемый Совет Короны. Несколько бывших премьер-министров (мой тесть и другие), начальник Генштаба, еще несколько генералов. (В конце августа Румыния тоже вышла из войны, объявив войну нам, мы остались последним сателлитом. Приспешником, как говорили позднее. Во всяком случае — последним.)

8 сентября 1944 года, продолжительное заседание: Бетлен, который скрывался в провинции, в форме полковника, еще человек десять — двенадцать.

— Русские вторгнутся там и тогда, где и когда пожелают, — сообщил нам начальник Генштаба Вёрёш. — Генерал Гудериан несколько дней назад по секрету признался мне, что Фау-2 исход войны не решат.

Бетлен в очень категоричной форме за немедленное перемирие. Все остальные примерно в таком же духе. Я выступал дважды.

— Почему вы советуетесь с нами в этом отчаянном положении? Почему после бомбежки Кашши не посоветовались, а двинули против Советов? Немедленное перемирие! Мне от этого легче не станет, если опозорившиеся генералы, как портье приподнимая фуражки, скажут мне во второй раз: Вы были правы, ваше превосходительство!