Янн Мартел - Беатриче и Вергилий

— Почему обезьяна и ослица? — Генри потрогал Беатриче, поразившись мягкой эластичности ее шерсти. — Вы рассказали, как они к вам попали, но почему именно эти животные стали героями вашей пьесы?

— Потому что обезьян считают смышлеными хитрецами, а ослов — упрямыми работягами. Эти свойства, необходимые для выживания, делают зверей гибкими и находчивыми, способными приноровиться к меняющимся условиям.

— Понятно. Расскажите подробнее о пьесе. Что происходит после сцены с грушей?

— Лучше прочту.

Таксидермист сдернул перчатки, отер руки о фартук и, вернувшись к конторке, порылся в бумагах.

— Ага, вот. — Он стал читать текст со всеми ремарками:

Беатриче (печально): Как жаль, что ее нет.

Вергилий:Будь у меня груша, я бы отдал ее тебе.

Тишина.

— Конец первой сцены — Беатриче никогда не пробовала и даже не видела грушу, а Вергилий пытается ее описать.

— Да, я помню. Мастер продолжил:

Беатриче:Славный денек.

Вергилий:Тепло.

Беатриче:И солнечно.

Пауза.

Чем займемся?

Вергилий:А какие варианты?

Беатриче (смотрит на дорогу): Можно пойти по дороге.

Вергилий:Мы уже ходили и никуда не пришли.

Беатриче:Может, на этот раз придем.

Вергилий:Возможно.

Оба не двигаются.

Можем просто поболтать.

Беатриче:Разговоры не помогут.

Вергилий:Все же лучше, чем молчать.

Молчат.

Беатриче:Да уж.

Вергилий:Я размышлял о вере.

Беатриче:Правда?

Вергилий:Думаю, вера подобна солнцу. Когда стоишь на солнце, ты непременно отбрасываешь тень, да? Можно ли стряхнуть с себя этот кусочек тьмы, что всегда принимает твою форму, словно желая вечно напоминать тебе о тебе? Нельзя. Тень — это сомнение. И не отстанет от тебя, пока ты на солнце. А кто откажется от солнца?

Беатриче:Но солнце зашло, Вергилий, закатилось! (Плачет, затем громко рыдает.)

Вергилий (гладит ее по плечу): Ну-ну, Беатриче…

Теряет самообладание и заливается безудержными слезами; пару минут оба воют.

Таксидермист смолк. А ведь эта ровная, невыразительная манера чтения весьма впечатляет, подумал Генри и беззвучно поаплодировал.

— Великолепно, — сказал он. — Прекрасная аналогия между солнцем и верой.

Таксидермист слегка кивнул.

— Здорово, когда Вергилий говорит, что разговор лучше молчания, и затем долгая пауза, которую нарушает Беатриче — «Да уж». Представляю, как это будет на сцене.

Опять никакого внятного отклика. Пора бы мне привыкнуть, сказал себе Генри. Возможно, это застенчивость.

— Внезапная мрачность, слезы Беатриче хорошо контрастируют с легким тоном первой сцены. Кстати, где все происходит? Я что-то не понял.

— Место действия указано на первой странице.

— Ну да, лес или парк.

— Нет, выше.

— Выше ничего не было.

— Мне казалось, я скопировал. Таксидермист подал Генри три листа. На первой странице значилось:

Рубашка, XX век пьеса в двух действиях

Вторая страница:

Вергилий, красный ревун

Беатриче, ослица

Парнишка и два его дружка

Третья страница:

Проселок. Дерево. На закате.

Провинция Низ Спинки страны Рубашка, что подобна своим большим и малым соседям — странам Шляпа, Перчатки, Пиджак, Пальто, Брюки, Носки, Ботинки и прочим.

— Действие разворачивается на рубашке? — опешил Генри.

— Да, на ее спинке.

— Значит, либо персонажи мельче хлебных крошек, либо рубашка колоссальная.

— Очень большая рубашка.

— По которой разгуливают животные? Там же дерево и проселок?

— И всякое другое. Это символ.

Надо же, с языка снял, мысленно чертыхнулся Генри.

— Разумеется, символ. Но символ — чего? Желательно, чтоб публика его распознала.

— Соединенных Штатов Америки, Соединенных Одежд Европы, Союза Африканских Башмаков, Ассоциации Азиатских Шляп — названия условны. Мы размежевали планету, окрестили земли, начертили карты и теперь чувствуем себя как дома.

— Пьеса детская? Или я ошибаюсь?

— Вовсе не детская. Ваш роман адресован детям? Таксидермист по-всегдашнему смотрел в упор, в тоне его не было и тени иронии.

— Нет, я писал для взрослых, — ответил Генри.

— Я тоже.

— Пьеса для взрослых вопреки персонажам и декорации.

— Пьеса для взрослых благодаря персонажам и декорации.

— Так, ясно. Но все же — почему рубашка? Что она символизирует?

— Рубашки есть во всякой стране, у любого человека.

— То есть нечто всеобщее?

— Да. Каждый день мы надеваем рубашку.

— Мы все живем на Рубашке — вы об этом?

— Именно. Пальто, Рубашка, Брюки — все равно что Германия, Польша, Венгрия.

— Понимаю. — Генри задумался. — Почему вы назвали эти три страны?

— Какие — Пальто, Рубашка, Брюки?

— Нет, Германия, Польша, Венгрия.

— Первые, что пришли в голову. Генри покивал.

— Стало быть, Рубашка — просто название страны?

Таксидермист забрал у него листки:

— Тут же сказано: «страна, что подобна своим большим и малым соседям».

Генри решил прибегнуть к конструктивной критике:

— Я вот думаю, нет ли здесь упущения. Когда излагаешь историю, крайне важно реализовать замысел на бумаге. Если вы хотите, чтобы читатель увидел то, что предстало вашему взору, надо…

— Рубашка полосатая, — беспардонно перебил таксидермист.

— Полосатая?

— Да. Вертикальные полосы. Солнце заходит. — Мастер пролистал страницы. — Они говорили о Боге, вере и днях недели. Оба точно не знают, какой нынче день. Сейчас прочту. Вот, нашел:

Беатриче:Ладно. Носись со своими безбожными днями. Почему не сказать «понедельник, вторник, среда», помешкать на «четверге» и обняться с «пятницей, субботой и воскресеньем»? Разве плохо?

Вергилий:В каждый день недели творится зло.

Беатриче:Потому что мы существуем в каждый день недели.

Вергилий:Мы не сделали ничего дурного! Кстати, какой нынче день?

Беатриче:Суббота.

Вергилий:Я думал, пятница.

Беатриче:А может, воскресенье.

Вергилий:По-моему, вторник.

Беатриче:Не понедельник, нет?

Вергилий:Скорее уж среда.

Беатриче:Значит, четверг.

Вергилий:Господи, спаси и сохрани!

Пауза.

Я так больше не могу.

Беатриче:Тогда не думай. Или думай помаленьку, чтоб без вреда. Затем помолись. И потом вновь твори добро. Оно тоже есть в каждый день недели.

Вергилий:Не могу молиться. Наверное, сегодня вторник — мой безбожный день.

Беатриче:Тогда о Боге поговорим в пятницу. Пока же думай вот о чем: может, Господь безмолвствует, чтобы лучше нас слышать?