Владимир Колковский - В движении вечном

Эмоции явно переполняли их, счастливых победителей. И они частенько всей своей компанией дружной забегали «туда», в тот самый знаменитый подвальчик.

Витька — также.

И именно это обстоятельство теперь так тревожило и беспокоило Игната.

Триумф… и начало конца. Что ж, проза жизни, наверное.

Мысли и думы о поступлении, которые и прежде в последний год не давали покоя, нависли подлинно мечом дамокловым сразу же с первых дней выпускной осени. Неотлучно витали они днем и ночью, в школе и дома, присутствовали незримо даже во время дождливо ненастных субботних свиданий, даже во время их самых эмоциональных «молчаливых пауз». А если подчас и удавалось забыться коротко, то возникали внезапно и вновь, пронзая колюче знакомым молниеносным импульсом и переходя постепенно в тревожное, тягучее: «Что, что оно там впереди? Как оно повернется тогда, недалеким уже следующим летом?»

Теперь Игнату часто вспоминались недавние витькины абитуриентские мытарства, но ведь это было не то, в представлении Игната это было совершенно другое.

— Бутовца Петрухи династия! — говорили так про его друга совсем недавно в поселке. — Заждалась его бочка на Пьяном…

Никто не думал и не верил, что тот поступит. А вот оказаться в пролете ему Горанскому, круглому отличнику с первого класса, победителю всевозможных школьных олимпиад… Ему, от кого многие в поселке ожидали в будущем чего-то «такого»… Это ведь и на самом деле означало такой конфуз, такое сокрушительное фиаско, что хоть ты и впрямь не показывайся потом на глаза людям.

Вступительные экзамены представлялись теперь Игнату не иначе как лотереей с одним-единственным шансом. Ведь в случае неудачи он уже предстоящей весной подпадал неизбежно под очередной армейский призыв.

Армия…

Вообще-то, он почитал за огромное счастье появиться на свет представителем сильной половины человечества, но теперь! — теперь иногда вдруг ловил себя на нелепейшей мысли, что даже завидует втайне своим одноклассницам: им-то что, в армию не идти, ну, не поступит сейчас — за год ведь так подготовиться как можно!

Два армейских года представлялись ему сейчас чем-то необычайно тяжелым, мучительным и даже страшным. И отнюдь не пугали строгий режим, осенняя слякоть, зимние трескучие морозы, а в беговых кроссах, гимнастике, штанге он, чемпион района, мог запросто и многим «дембелям» дать фору. Здесь было совершенно иное. Здесь было то, о чем постоянно рассказывали в поселке многие бывшие солдаты.

На два долгих года исчезали они внезапно, и, когда о них уже успевали позабыть все, кроме родных и друзей, точно так же внезапно снова появлялись в поселке. Возмужалые, обветренные смугло, коротко подстриженные… И еще долго потом, только выйди на центральную площадь, и ты обязательно увидишь кого-нибудь из них в пилотке армейской, в гимнастерке-хаки под ремнем, в толпе старых и новых зна-комых. Подойди поближе, и ты узнаешь многое о первом времени службы:

«Первых полгода в армии ты ноль, салага. Дед для тебя Бог, царь и начальник. Не умеешь — научим, не хочешь — заставим… У нас, например, в ротах молодых сперва так учили.

На костях поставят:

— Луну видишь?

— …?!

— Гавкай!

— Как так?

— Как собака, так как! Знаешь?»

Будущие «салаги», воспитанные с непоколебимой верой в справедливость всего того, что окружает в эпоху развитого социализма, с холодком в душе осмысливали услышанное.

— А если… нет? — спрашивал, наконец, кто-нибудь несмело. — Н-не… будешь?

— Х-ха, отметелят раз пряжками, еще и в самую масть постараешься!

— И-и… н-никому? Никому не скажешь?

— Кому-у? Папка-мамка далёко.

— А-а… офицер?

— Х-ха, офицер! И когда ты его увидишь, того офицера? Раз в неделю, положим, ну а дед на казарме и ночью под боком… Да и ему-то что, твоему офицеру? — тихо-шито-крыто во взводе, наверх не шуршит, вот тогда и показатели… Тогда и чины на погонах, и звездочки… На дедах, пацаны, сейчас вся дисциплина в армии держится.

Был у нас, правда, один такой… умник. Подал рапорт.

— И что?

— Миномет на него свалился, и с концами… А дед свою губу отсидел и на дембель.

Выдержав небольшую паузу, с легкой усмешкой уже все и навсегда пережившего, наблюдал очередной рассказчик очевидный психологический эффект на притихших вдумчиво, растерянных лицах будущих «салаг».

— Полгода! С полгода, хотя бы, пацаны, надо фигу в кармане держать… А потом… потом уже проще… Потом, глядишь, как по накату пошло. Масло съел с утра — день, глядишь, и минул! — продолжал он далее уже как бы и утешительно.

И, словно в утешение тоже, с улыбочкой мог поведать уже свои собственные кое-какие воспитательные придумки в столь долгожданном всевластном дедовском статусе:

«К нам раз во взвод одного после отсрочек прислали. Двадцать семь уже дяде, семья на гражданке, щеки синие… А нам по фиг, нам все равно салага.

Как подъем:

— Са-п-поги подал сюда н-на…! Я кому сказал, быстренько.

— И подавал?

— Еще и портянки намотать приходилось».

Игнат ощущал какое-то сатанинское удовольствие, забавляясь с бандой верных гвардейцев над беспомощными пацанчиками в классе, но вот чтобы и самому… Чтобы и самому оказаться вот так безнадежно на долгие годы в объектах несравненно более циничных, издевательских забав…

Он ведь уже знал прекрасно, что минуты и даже секунды имеют удивительнейшее свойство менять свой обычный ход не только в знаменитой теории Эйнштейна. Иной раз даже и несколько мучительных минут могут растянуться запросто хоть до бесконечности.

А тут целых два года!

Он даже и не сомневался, что со своим вспыльчивым, подчас неподвластным даже себе самому, норовистым характером он рано или поздно взбунтуется…

И тогда:

— Папку-мамку навряд ли живым-здоровым увидишь! — однозначно утверждали на это бывшие армейцы. — И дружков, и поселок родной… И подругу любимую.

Год до армии, два года служба.

Потом… а что, что потом?

Три года.

Таких три года… Словно полжизни они в семнадцать.

Словно синонимы были теперь для Игната слово «поступить» и слово «выжить».

Колючими тридцатиградусными морозами, обвальными затяжными снегопадами перевернул настороженно очередную летописную страничку новый 1977-ой год. По терминологии игнатовой «виртуальной» реальности это была еще одна значимая ступень на пути к заветной цели, еще один победоносный этап уникальной исторической эпохи, эпохи развитого социализма.

Это был расцвет ее, триумф… И начало конца в то же время.

Вскоре назовут ее эпохой застоя.

Многое и вправду тогда казалось застывшим навсегда нерушимо неприступным стальным монолитом. И, как ветшалый соломенный стог стихийным ветром отлетело порывом в ничто дуновением сил всемогущих…