Владимир Колковский - В движении вечном

— Перед начальством трясись, а подчиненных тряси!

Стратегию эту наиважнейшую, в цеховой жизни наиболее рациональную за двадцать лет службы, словно вживую впитал в себя Виктор Павлович. Здесь корень, здесь суть, а иначе не катит, ведь только тогда в чиновой вертикали навеки ты свой; нет — ищи на родимых советских просторах ты вольных несладких хлебов.

— Не поймут… не поймут они нас там, — скреб и скреб седую лысоватую макушку Виктор Павлович, тыча бессознательно вверх тонким указательным пальцем. — Скажут… скажут… да ведь ясное дело, найдут, что сказать.

Тут как раз эта девчонка с робота, что постарше, Тамара подскочила в кабинет с какой-то своей бумажкой на подпись. Стала тихонько у входных дверей, поджидает. Видит, крепко заняты люди, о чем-то важном советуются.

Наконец спохватился начальник:

— А… ты? Ты что здесь? Давай-ка, что у тебя там…

И подмахнул не глядя.

Виктора Павловича учить, конечно, не надо, как в цеху производственном выжить в любой ситуации. Даже в ситуации вот такой на сто пудов патовой, со всех сторон беспросветной. Закон джунглей в цеху царит в такой ситуации, ведь не дано здесь третьего — уж если не ты, так с тебя наверху и без сантиментов всяких прогрессивку драть будут.

А парню этому и так не работать здесь. Не цеховик нутром он, не производственник. Чужой он здесь крови, человек временный, а, значит, и прикрыться им можно без всяких зазрений совести.

— Так с чем же я пойду к главному? — словно про себя снова пробормотал Виктор Павлович.

— Да прикрыть верней всего это дело! Хотя бы на время… Не зря же японцы сюда не полезли.

— Х-ха, на весь мир целых полгода хвастались — и вот так, одним махом… Да знаешь ли ты, на каком тогда уровне…

— А что делать?

— Что делать… что делать… — скреб и скреб седую макушку задумчиво Виктор Павлович. — Вот ты… ты у меня спрашиваешь…

И вдруг встрепенулся в одно мгновение:

— Ты, ты у меня спрашиваешь!.. Что делать, он, он у меня спрашивает… Что ж, я?!.. Я, по-твоему, должен ответы искать?

Поджал строго губы, двинул грудью вперед, словно сделавшись сразу на голову выше. И на «вы» перешел тот час очень строго:

— Извините, молодой человек! Изви-и-ните… А для чего, собственно, вас сюда взяли? Чтобы задавать вопросы?.. Не-ет, дорогой мой, если вы еще не поняли, то я сейчас прямо скажу: вас сюда взяли решать вопросы! Решать именно, вот вы и решайте… Вам, в конце концов, за это здесь деньги платят.

И, заметив приоткрывшую дверь в кабинет Наталью Сергеевну, помахал ей призывно рукой:

— Ну-ка, ну-ка, Наталья Сергеевна! Смелее, смелее, как раз, вас-то мне и нужно… Ну-ка, запишите этому товарищу в план мероприятий на РТК…

Когда работницы сейчас видят, как «заплывает» вразвалочку в цех пятьдесят старший технолог на робототехнической линии, а потом шествует важно, медлительно со своей картонной папочкой под мышкой вдоль рабочих линеек, они только посмеиваются и, перемигиваясь, говорят друг дружке:

— Гляньте-ка, девчата, вон наш второй директор пошел!

И коллеги, другие технологи, тоже посмеиваются и даже при-ветствуют его частенько именно так:

— Приветик, второй наш директор!

Всем, всем вокруг комично уж очень видеть, что у такого вот «работничка» в цеху знаменитого и такой важный значительный вид.

А однажды он насмешил разом и всю диспетчерскую.

Подвесил как-то ему снова начальник цеха полтинничек на балансовую — другому и нет круче трагедии, а этот! — чудик этот сел себе в уголок свой обычный и… опять же, вроде с улыбочкой.

— Вы, я вижу, никак и довольны? — начальник цеха спрашивает вкрадчиво…

— А я вообще стараюсь поменьше расстраиваться, — отвечает. — В любой ситуации… Всегда стараюсь быть оптимистом по жизни да и…

— Ну-ка, ну-ка, Наталья Сергеевна! — с усмешкой перебил начальник. — Запишите-ка ему еще пятьдесят на балансовую…

И, кивнув с ехидцей, добавил так выразительно, что вся диспетчерская прямо-таки взорвалась смехом дружным:

— На полную соточку ему, для оптимизма!

Есть одни очень немногие люди, которые уже изначально — пусть в мечтах своих, пусть в хоть мыслях — всегда стремятся к чему-то наивысшему, грандиозному… И есть еще, обычно вполне счастливые люди, которым всегда известно по жизни доподлинно «че надо конкретно», и как его этого конкретного добиться.

Именно так согласно главному герою романа можно разделить все людское племя на два совершенно разных «сорта». Несмотря на условность весьма спорную такого вот своеобразного деления, имеются в жизни основы, по отношению к которым оно вполне очевидно и контрастно.

Людям очень немногим, мечтателям и «ненормальным» понять всегда нужно, кто они здесь в этой Тайне безмерной, зачем они здесь и почему сейчас именно, в это мгновенье конкретное ее извечного круговорота… Людям конкретным все ясно сначала, ведь счастье не в деньгах — в количестве счастье.

Игнат Горанский, старший технолог цеха номер пятьдесят… да, да, это он!

Это он именно, тот самый Игнат.

Тот самый Игнат, неисправимый максималист, мечтатель и романтик, претендующий в жизни исключительно на самое-самое… А теперь он же «для битья мальчик», «лопух», «комик», «второй директор»…

Эти двенадцать юных лет словно пролетели в мгновение мимо. Позади уже и столь желанные университетские годы, шесть нелепейших лет «сонного царства» и полгода вот здесь… Здесь, в цеху пятьдесят на «этом роботе».

Позади давно и мечты те самые, детские… нет, нет! — ведь в душе он все тот же. Он по-прежнему тот, он не изменился ни капельки, он такой же неисправимый максималист и романтик… И силу-силищу в себе ощущает великую, да только как тому греку античному силище этой опора нужна — расскажи, подскажи только, где она, и повернул набекрень бы планету родимую, вокруг точки опоры своей бы вращаться заставил… Где она, где в жизни нашей опора желанная, ради которой ты в Таинство призван, ради которой все годы отмеряны?

Игнату, конечно же, известно, что в цехе пятьдесят его считают ненормальным. Впрочем, чудаком, а по сути тем же «ненормальным», но с гораздо более приятным, уважительным оттенком его считали и в «сонном царстве». Все-таки, там он был среди лучших, он регулярно побеждал в ежемесячном социалистическом соревновании по отделу, а за «высокие трудовые показатели» ему даже выделили внеочередную трехкомнатную квартиру, да еще в центре столицы.

И в «сонном царстве», и в цеху пятьдесят, да и вообще по жизни Игната окружала не одна сотня самых различных людских характеров, но точно таких же по духу, как и сам, ярко выраженных максималистов-романтиков он почти не встречал рядом. Отсюда ему вполне очевидно, что жизнь нашу наполняют в подавляющем большинстве как раз люди нормальные, «конкретные» с все той же известной, изначально константной для них жизненной опорой. Вместе с тем, все более очевидно ему, что и сам скачок принципиальный homo sapiens как вида обусловлен именно тем, что когда-то в его общей массе каким-то чудесным образом вдруг выделился новый, совершенно особый подвид, человек «ненормальный» — максималист, мечтатель и романтик.