Елена Крюкова - Тибетское Евангелие

Я понимал: близок обрыв витой, ветхой нити пути. Вот сейчас! Вот скоро!

А Озера все не видать было, лишь возвышались везде и всюду острые пики и ржавые топоры казнящих камней.

Синева объявилась внезапно. Обрушилась. Выстрелила тысячью синих стрел. Исса от неожиданности даже упал на колени, а от радости — свалился на бок. Налобная повязка свалилась с его головы. Так, подтянув колени к животу, напоминая плод в утробе, лежал и смеялся.

— Дошел! Дошел!

«Ты дошел», — шептал я ему и ветром гладил его встрепанные волосы.

Озеро было прекрасно. Я никогда не видел таких на земле. Мой господин привел меня показать мне Свет; и я осознавал, что это истинное жилище Света. Глубина? Высота? Что такое глубоко? Что такое далеко? Я не знал расстоянья и часа — я видел радость Господа моего: здесь и сейчас.

— Здесь и сейчас, — сказал Исса и перестал смеяться, — никогда и всегда!

Белая птица, я не знал ее имени, спорхнула ниоткуда. Села на плечо Иссе.

— Птичка, — сказал Исса и погладил ее пальцем по белой головке, — маленькая птичка. Я купил тебя за два ассария. Как ты нашла меня?

Птица клюнула Иссу в мочку уха. Он опять рассмеялся.

— Ну что же, птица! Плыть нам надо. Корабля нет у нас. Лодки нет. Нет даже плота, сколоченного из старых бревен. Как же поплывем мы?

Птица скосила голову набок. Моргала черным глазом в оранжевой оправе.

— Ты хочешь сказать — полетим?

Птица перетела с плеча Иссы ему на грудь и уцепилась лапками за распахнутый ворот рубахи.

— Ты полетишь, а я пойду.

Мой мальчик подошел к берегу. У него на груди сидела птица. Она била крыльями, билась, дрожала, и это было сердце Иссы, вынутое судьбой наружу, в мир, летящее. Ноги босые. Скинуть плащ. Холодно здесь. Ветрено. Зато сколько света!

— Свет, — сказал Исса, — я пришел. Я иду к тебе. Я…

Бесстрашно он ступил ногой на поверхность синей неподвижной воды. Я думал — стопа расколет воду! Вода даже не дрогнула. Исса медленно, разведя руки в стороны, пошел по воде, как по твердому синему зеркалу, чуть отталкиваясь от водяной толщи пятками, и пятки сверкали, как играющие рыбы, и бедная одинокая птица сидела на его груди.

Идти. Идти. Ступать в след Света.

Этим путем ходил Свет.

Этим путем и ты пройдешь.

Я медленно, осторожно, потрясенно парил над ним и видел, как он отражался в чистой глади Озера. По воде шел юноша, полный сил и отваги. Внизу, прямо под ним, шло его отраженье — дряхлый старик, волосы белые, слоновья дряблая кожа свисает с лица и шеи, иссохшие руки дрожат, ищут опоры.

Еще шаг. Еще один. Отраженье старика сменилось отражением женщины. Она шла, головой вниз, вися вверх ногами над прозрачными слоями чистой воды, и золотой росой горели серьги в ушах ее, и золотыми травами обнимали ножные браслеты щиколотки ее.

Еще шаг. Другой.

Ребенок. Мальчик. Только научился ходить. Переваливается с ноги на ногу. Исса идет вперед — младенец не поспевает за ним. Быстрей! Догони!

Ушел. Не догнать. Полы длинной рубахи мотаются на ветру. Серые холщовые флаги.

Сам себе судно. Сам себе лодка. Сам себе мать. Сам себе ребенок. Сам себе семья. Сам себе время. Сам себе смерть.

Нет отраженья.

Нет! Есть!

Внизу, под идущим по Озеру Иссой, в глубине разгорался Свет.

И тогда Исса остановился.

Стоял на воде, и вода держала его на ладони своей.

Свет поднимался из глубины. Свет сочился из туч. Свет охватывал Иссу справа и слева, снизу и сверху. Господин мой стоял внутри Света, и Свет обнимал его.

И тогда сам себе сказал я: «Ну все, любимый мой, Царь мой, ты уже дома».

А еще так спросил я себя: «Это и есть Будда, с коим беседовать будет владыка мой?»

Тишина светлым ячьим молоком стояла в каменных кувшинах гор. Горы испускали нежное сияние, языки ледников походили на спинки горностаев. Прямо над Озером горел белый костер высокой, мощной горы — ни я, ни Исса не знали имени ее.

Конец разговорам. Конец беседам. Конец словам.

Здесь царство молчанья.

Когда Свет так крепко обнял Иссу, что он постепенно сам начал светиться, мерцать, излучать, я понял: надо прощаться, ибо выполнил я долг Хранителя, и теперь мой господин сам стал моим хранителем и Господом моим.

Я слетел ниже. Еще ниже. Еще. Я щекой коснулся щеки Иссы.

— Прощай, мальчик мой. Ты слышишь меня? Я проводил тебя до места твоего Просветленья. Будда говорит с тобой. Ты говоришь с Буддой. Вы понимаете друг друга. Люди никогда этого не поймут. Ты вернешься к людям — и они разделят вас. Растерзают тебя. Но ты не бойся. Свет не уничтожить. Все вышло из Света и вернется в Свет. И ты тоже.

Он услышал меня.

— Я вернулся.

Руки поднял. Руки светились.

— Ты один найдешь дорогу домой?

— Со мной птица. Она укажет мне путь.

Он снова погладил большим пальцем по белоснежной головке маленькую смешную птичку.

— Прощай.

Исса поднял кверху лицо. Оно сияло.

— Прощай!

И я стал медленно подниматься вверх, все вверх и вверх, всегда только вверх и вверх, и людские слезы заливали ангельские щеки мои. Я поднимался вверх и видел, как горит и светится тело Иссы. Это светилась, сквозь клетку плоти, его счастливая душа.

Он поднял руки. Птичка перелетела с его груди на его голову. Так сидела на источающем свет, бросающем ввысь, отвесно, яркие золотые лучи, затылке его.

— Нет! До свиданья!

И уже издали, из-под несущихся под ледяным ветром рваных облаков, уже растворяясь в ветре, снегах, метели, скалах, звездах, боли, любви, я крикнул молча, одними холодными губами:

— До свиданья, Господи!

И Силы Невидимые, Небесное Воинство, что отпустило меня на землю прислуживать Господу моему и оберегать Его, приняло меня в объятья свои.

Сначала вернулся слух. Стал слышать.

Зренье явилось потом. Позже.

Пришла и мысль. Сумел осознать: себя, воздух в ноздрях, жизнь.

Потом навалилась боль, накатила, раскатала — так хозяйка тесто раскатывает скалкой.

Боль теперь — моя хозяйка. Жена моя.

Я. Что такое «я»? Боль?

Ну пусть боль. Боль не вечна.

И я — не вечный.

Я сейчас кончусь. Скоро.

Я в горах. На войне. На чужой войне, и меня убили.

Нет. Это я очнулся в госпитале. В Кабуле. Контуженный. Железными осколками набитый, как колбаса салом. И хирург Махалов сейчас зашьет, заштопает меня. Все рваные раны сошьет. Все кровавые кости вправит-приставит.

Нет. Нет, нет!

Давно умерла моя война. Сдохла. Кто я? Старик Василий, дурак-иркутянин, из дома убежал, на Байкал прибежал? Избили меня. Смертным боем. Ну и что! Со всяким бывает! Кто выживает. Кто не выживает.

Наплевать.

Повернулся. Плюнул кроваво. Зубов и так мало, последние повыбили. Облегчили рот; теперь улыбайся беззубо, как ребеночек. Младенец.