Аугусто Бастос - Сын человеческий

Мать с сыном трудились до поздней ночи, пока луна не проплыла по небосводу и не спряталась, как думал Алехо, на дне озера Ипoá, за дальними лесными урочищами. Время от времени одинокие выстрелы карателей вспарывали тишину на болоте, и огненные точки, маленькие, как спичечные вспышки, пронзали кромешную темноту.

Мария Регалада не сводила глаз с печки, где тлели дрова. Она принесла на кирпиче несколько горящих углей и стала раскалять на жару кусок стального рельса, к которому кое-как была приделана деревянная ручка.

Наконец мать с сыном вошли в комнату. Там стояла огромная статуя святого Игнатия. Почерневшее от времени дерево растрескалось и выглядело невероятно древним. Рядом теснились статуи поменьше, сделанные топором. Вот и все, что сохранилось от того человека, врача-чужеземца, который построил здесь лепрозорий и исчез, оставив вместо себя тень своего безрассудного поступка, цепкое воспоминание в душе этой женщины.

Мария Регалада по-прежнему ждала возвращения Алексиса — Алехо Дубровского. Множество свечных огарков и залитая воском подставка свидетельствовали не менее красноречиво, чем покорная самоотверженность Марии Регалады, о неистребимой надежде, придававшей смутному будущему желанные очертания; то, во что верила эта женщина, было безгранично просто и безгранично человечно, поэтому ее вера оказывалась сильнее любых превратностей судьбы. Да и чем, в сущности, была надежда Марии Регалады, как не воспоминанием о том, чего никогда не было? И это воспоминание во плоти ее сына зрело вместе с возмужалостью мальчика, жившего подле матери в ожидании отца, которого он никогда не знал.

Мария Регалада пошарила в кожаном бауле и извлекла оттуда мужское платье. Сняла с углей накалившийся кусок рельса, заменявший ей утюг, и принялась разглаживать одежду. Алехо смотрел на мать с возрастающим интересом, его сонное лицо оживилось.

— Это папино, да?

— Нет, твоего дедушки.

Мальчик, конечно, не знал, что со времен Великой войны представители рода Касере из поколения в поколение были могильщиками на кладбище в Коста-Дульсе и что сам он — последний отпрыск этого рода. Сейчас Алехо занимали другие вопросы.

Кладбище больше не было прибежищем только для усопших, а стало местом, где скрывался беглец с болота, которого нужно было спасти от смерти любой ценой.

— Ты отдашь одежду Кирито?

— Да.

— Он пойдет в ней на праздник?

— Да.

— Но ведь праздник устраивают для эскадрона, мамочка, — с наивной запальчивостью воскликнул мальчик. — Кирито угодит им прямо в лапы.

— Он хочет туда пойти. Кирито знает, что делает, и нужно ему помочь. Больше отлеживаться на кладбище нельзя. А вдруг кто-нибудь в деревне помрет и его будут хоронить? Вон дон Климако Кабаньяс уже на ладан дышит. Не сегодня-завтра богу душу отдаст. А ведь он мировой судья, стало быть, похороны ему закатят пышные.

— Если Кирито пойдет на праздник, его сцапают солдаты, — снова сказал мальчик серьезно и озабоченно, как взрослый.

— Там его искать не будут. Дорога в деревню — единственная, которую не охраняют.

— А вдруг с ним случится то же, что и с козлом, — заметил Алехо без тени иронии, следуя естественной логике размышлений.

— Кирито знает, что делает, — упрямо повторила Мария Регалада.

Она, видно, не хотела посвящать сына в безрассудный план Кирито, казавшийся ей бесшабашной ребяческой игрой.

— Кирито мне вчера сказал, что надежнее всего укрыться в лепрозории, пока солдаты отсюда не уйдут.

— Но он не сможет войти к прокаженным. Там кругом часовые. Они только меня пускают в ранчо.

— Я думаю… — Мальчик с покорным и безучастным видом зевнул. — Я думаю, что сегодня ночью он попытается удрать в горы, подальше от проселков.

— Да… Кирито должен жить, должен выполнить свой долг.

— А что это за долг, мамочка?

— Ему надо бороться, чтобы всем стало легче жить… Ладно, иди спать…

Алехо, клюя носом, поднялся с места, плюхнулся на свой топчан и сразу же заснул.

Сон взял под свое покровительство этого мальчика, похожего на ангела благовещенья, и впустил его в свои владенья, где странно переплетается будущее с прошлым.

Зачатый в грехе и позоре, он был в этом ранчо живым доказательством той невинности и непогрешимой чистоты рода человеческого, которые всякий раз возрождаются в новом поколении.

Мать некоторое время смотрела на сына. Закончив гладить штаны и куртку, она снова открыла кожаный баул, вытащила оттуда еще один мужской костюм и принялась задумчиво расправлять морщинки и складки. Наверное, тишина больно давила ей на виски: Мария Регалада послюнила палец и потерла их. Потом коснулась самодельного утюга, но шипенья не последовало.

Впотьмах она подошла к лохани и стала мыться. Тени плавно водили в комнате хоровод. Далекие вспышки выстрелов больше не пугали Марию Регаладу. Она слышала, как по дороге проехала группа солдат, получивших увольнительную по случаю праздника, слышала их смех и цоканье лошадиных копыт.

Мария Регалада стала одеваться. Рассеянно причесалась, вслушиваясь в ночные шумы, накрыла мальчика ветхим одеялом, взяла мужскую одежду и, задув огарок, притворила за собой дверь. Очутившись во дворе, она обошла дом и зашагала к кладбищу.

Праздник был в самом разгаре. В зале и во дворе толпились приглашенные. В этой пестрой толпе особенно много было военных, — давно не бритых, в форме цвета хаки и сапогах, к которым пристала засохшая грязь. От них разило потом, конюшней, вонючей болотной трясиной. Но все были весело настроены и держались весьма надменно, словно кичились тем, что приобщили собравшихся к лагерной жизни.

Каждому кавалеристу по-своему льстило устройство этого вечера: ведь его затеяла в честь доблестных покорителей болота, и к их мужскому достоинству прибавлялся ореол славы. Это кружило головы женщинам и волновало их так, как лисий запах волнует кур.

В зале, ярко освещенном угольными лампами, собрались сливки местного общества; неторопливо прохаживались офицеры и унтер-офицеры; вели беседу крупные скототорговцы округи, арендаторы, коммерсанты — члены управления и даже железнодорожные служащие. И, само собой разумеется, собрание почтил своим присутствием священник.

В центре зала вокруг командира эскадрона почтительно теснились его обожатели; у героя дня глаза налились кровью, язык заплетался.

Дамы из церковной общины предупреждали малейшее желание гостей, угощали их ужином; помогавшие им учительницы и другие девушки крутились возле приглашенных. Самые молоденькие барышни в прозрачных кисейных платьях брали штурмом троих лейтенантов, кокетничали с ними напропалую, улыбались и от волнения едва переводили дух. Те, что были постарше и не столь привлекательны, довольствовались более сговорчивыми унтер-офицерами, которые толкались повсюду. Остальные хлопотали с угощением и точно змеи скользили меж танцующих пар, кидая на них завистливые взгляды и выжидая случая, чтобы отделаться от этих бокалов с горячительным, подносов с бутербродами и пирожными, в которые были воткнуты зубочистки с маленькими флажками.