Аугусто Бастос - Сын человеческий

Но тут у въезда на прогалину появился грузовик Кристобаля с сидящими в кабине мрачным, насупившимся Отасу и Гамаррой. Крепыш приветствовал товарищей громкими криками, сдабривая их самыми солеными остротами из своего обычного репертуара.

Стоявший поодаль Сильвестре Акино знаком велел ему замолчать. Тот осекся. Машина Кристобаля продолжала двигаться, Акино снова поднял руку.

— Стой! — разнесся по прогалине его зычный голос.

Хара затормозил, бросив на Сильвестре недоумевающий взгляд: что случилось? Акино показал на бомбу:

— Дай-ка я сперва вырву этот зуб!

Некоторые водители поднялись с мест и удивленно уставились на командира, затевавшего столь рискованную операцию. Они видели, как он бросился на землю и пополз к бомбе по той самой колее, которую, буксуя, проложила его машина. Все сбились в кружок и беспокойно переговаривались. Ожидание становилось все тревожней и томительней. Сальюи не отрывала внимательных глаз от машины Кристобаля. Запыленное стекло рдело в последних лучах заката, и лицо шофера нельзя было разглядеть из-за этого слепящего отблеска.

Рука Сильвестре, дотронувшись до ударного механизма, стала легонько поворачивать детонатор. Акино напрягся, по щекам его бежали крупные капли пота, припорошенная песком борода была белой, как у старика. Он принялся вывинчивать детонатор.

Ужас и разъедающая душу тревога исказили лица водителей, как только они услыхали этот зловещий скрип, который словно и не собирался утихать. И вдруг — столб огня гигантской магниевой вспышкой осветил всю окрестность до последнего камешка. Прогалина содрогнулась от яростного взрыва, отзвуки которого мало-помалу затихли в лесной чаще; но воздушная волна обратилась ливнем пылающего песка и раскаленных обломков, так неторопливо и медлительно падавшего на землю, что казалось, ему не будет конца.

При свете фар и костра, пожиравшего останки санитарной машины, двадцать мужчин молча и деловито закапывали воронки. Вместе с ними трудился не щадя сил Кристобаль Хара. Он отдавал приказания, поторапливал людей, которые, обливаясь липким потом, споро орудовали лопатами и мачете. Сальюи таскала ветки и бросала охапками в ямы, В какое-то мгновенье ее глаза встретились с глазами Кристобаля. Тот уставился на Сальюи, словно увидел ее впервые. Оба пришли в замешательство, которого, впрочем, никто не заметил. Он снова налег на лопату и с удвоенным рвением принялся заваливать землей и утрамбовывать зияющий кратер. Кристобаль тушил огонь. Неожиданно в колючих зарослях он наткнулся на что-то мягкое и мокрое. Это была шляпа Сильвестре. Кристобаль нагнулся, поднял ее и незаметно сунул в карман брюк.

— Готово! — закричал он. — Все по местам, выводите машины.

Шоферы рассыпались по лесу. Кристобаль сделал несколько шагов и остановился у обочины дороги, рядом с двумя неказистыми крестами, сделанными из веток. Под ними, в воронках, ставших солдатскими могилами, лежали двое его товарищей, двое oyovalle guá—плоть от плоти его родной земли, принесенные ей в жертву. Да, они покоились у ног Кристобаля, но были бесконечно далеки от него. Он наклонился и поднял горсть сухой земли. Потом разжал пальцы, и в этом смутном прощальном жесте угадывался инстинктивный протест. Далекие годы детства, события прошедшей жизни — все, что осталось позади и уже не имело будущего, обратилось теперь в струйку песка, падавшую из руки Кристобаля по непреложному закону тяготения, который все возвращает земле и соединяет с ней, хотя, пожалуй, всей мертвой земли Чако недостанет, чтобы покрыть прах погибших и засыпать ямы глубиной в человеческий рост.

Автоцистерны меж тем выстраивались в колонну. Кристобаль прибавил шагу и скоро оказался усвоен машины. Ривасу он велел занять место Акино. Отасу сел с ним. Повернувшись, Кристобаль увидел Сальюи. Она стояла прямо перед ним, прижимая к груди походную аптечку и бинты.

— Залезай, — сказал он.

Гамарра помог девушке подняться, взяв часть ее поклажи. Машина Кристобаля взревела и вырвалась вперед.

И снова перед автомобильными фарами расступалась сельва, открывая извилистую дорогу. Колючие ветки царапали крылья, барабанили по верху кабины и по цистерне. Колеса скрипели, буксуя в песчаных наносах. Кристобаль выжимал невероятную скорость, используя каждую колдобину, ветку или твердую насыпь у стертой колеи.

Всех троих душил кашель, они поминутно отплевывали кисловатую, пропитанную гарью пыль. Сальюи как завороженная смотрела на светлую ленту, бегущую перед ними. Она не чувствовала даже москитов, которые гудели и вязли у нее в волосах. Гамарра снова свернулся в клубок под одеялом и прислонил отяжелевшую от сна голову к дверце.

Машина Риваса и Отасу теперь шла в хвосте. Словно замаскированные суденышки, грузовики плыли по волнам удушающего смрада.

— Ну и поездочка! — нечленораздельно бурчал себе под нос Отасу.

— Да, скверное начало, — процедил его напарник сквозь тряпку, прикрывающую рот.

— И конец будет не лучше… Смерть везем с собой, — сказал Отасу, раздраженно мотнув головой.

— Ты это о ком? Не о Сальюи?

— Ясно, о ней…

Колеса со скрежетом проворачивались в песчаных рытвинах, и этот скрежет помешал Ривасу разобрать до конца слова Отасу.

— А чего ее сюда принесло? — спросил Ривас.

— За Кристобалем увязалась. Из госпиталя удрала. Я своими ушами слышал, как она рассказывала об этом Сильвестре.

— Баба — она и есть баба, что с нее взять!

— Помню, до войны, — в голосе Отасу чувствовалось презрительное бахвальство, — мы все наведывались к ней в ранчо. Я с ней тоже разок переспал.

— А теперь корчит из себя святошу… Никакими силами ее не заманишь, — визгливо поддакнул Ривас. — Из-за нее нам так и не везет. Добром этот рейс не кончится, помяни мое слово! Акино и Аргуэльо погибли. И то ли еще будет. Мы ведь на полпути…

— Да, сидеть бы сейчас в Сапукае да потягивать холодное пивко в кабачке Матиаса Сосы, — проговорил Ривас, мечтательно закатывая глаза.

— А я выпил бы терере из своего погреба в земле, там между папоротниками даже льдинки можно найти.

От резкого толчка у них лязгнули зубы.

— Нечистая сила… — прохрипел Отасу, с отвращением сплевывая на дорогу.

— Да, это тебе не парк Кабальеро, — сострил Ривас.

Машина снова угодила в рытвину, и мужчины больно ударились головами.

— Знаешь, — сказал Отасу, — мне иногда чудится, что я на этой дороге как муха.

— Муха?

— Да, человек, но вроде мухи. Мне кажется, у меня переворачиваются все внутренности; вокруг паутина, я бьюсь в ней, трепыхаюсь, а тарантул, огромный, с наш грузовик, шевелит волосатыми лапами и накидывается на меня…