София Блейк - Шлюха. Любимая

— Все, хватит на сегодня, — оборвал, наконец, авторитет бессмысленное словоблудие вокруг недавних событий. — Кто хочет, искупайтесь в море — и назад, в Тель-Авив! А то лавки без присмотра остались.

Я вспомнила эти слова из анекдота про умирающего еврея, который не может смириться с тем, что дети обступили его, ожидая завещания, и никто не думает о самом главном — бизнесе!

— Блин, столько отмотали сюда на двух машинах, — огорчился Лохматый, — теперь еще четыреста кэмэ назад пилить…

— Не ной, бродяга, — сказал Брюхо отвердевшим голосом. — Будете меняться за рулем. Не хрен вам здесь больше делать, — он махнул рукой, украшенной перстнем Фаберже, будто отгоняя муху. В его глазах, уставленных сквозь очки на меня, читался голод…

Утро подняло легкую рябь на голубом заливе, горы вокруг него тонули в розовой дымке и были прекрасны, как во второй день творения, в номере почти бесшумно работал кондиционер, и Брюхо целовал меня с ног до головы, даже не позволив разбинтовать ступни, чтобы помыться.

Он был похож на робкого мальчика, впервые влюбленного, и я совершенно потерялась от его ласк, потому что я знала, что это совсем другой человек, и не могла понять, где он настоящий. Его близорукий беспомощный взгляд, моя влага на его языке, нежные пальцы, — все это никак не увязывалось с жестким и расчетливым уголовником, каким он без сомнения был для всех, кто его знал.

— Ты так и не расслабилась, — с упреком произнес он, вытягиваясь рядом.

— Для меня было бы проще, если бы ты не заметил, — тихо сказала я. Его чуткость задевала больше, чем обычное хамство клиентов.

И тут я сказала фразу из числа тех, которыми гордилась, неожиданную, способную разбудить что–то потаенное в сердце мужчины.

— Знаешь, — шепнула я, прижимаясь к этому матерому уголовнику, — ты целуешь меня, как девочка. Я даже выразить не могу, как мне нравится…

Не зря я доверилась своей интуиции — Брюхо нисколько не разозлился, а наоборот — прижал меня изо всех сил, и я почувствовала, что его естество напряглось — это через пять минут после финального аккорда. А ведь ему было уже за пятьдесят — все мое тщеславие проститутки торжествовало в этот момент. Я приняла его в себя с воодушевлением настоящей любовницы, и даже испытала нечто, похожее на чувство единения и экстаза, когда он вновь наполнил меня семенем.

— Ты еще не забыла о моем предложении? — спросил он через минуту.

— Каком предложении?

— Родить мне ребеночка.

И я поняла, что есть ракурс, в котором он даже беззащитнее меня.

— Если честно, мне кажется, что у меня не все в порядке… ну, по женским делам.

— Ты же член больничной кассы, — сказал он. — Обследуйся, и тогда продолжим этот разговор.

— Почему именно я?

— Потому, что ты не такая, как другие.

Ну вот, кому не захочется услышать этих слов, лежа в прекрасном пятизвездочном номере? Я от души поцеловала его жесткий рот, окруженный давно не бритой щетиной.

Моя жизнь снова изменилась по возвращении в Тель-Авив. Я наконец–то занялась здоровьем, сдала все мыслимые анализы и, как оно обычно в жизни бывает, обнаружилось, что положение вещей хуже, чем мне бы хотелось, но лучше, чем могло бы быть. А именно, никаких уж очень опасных болезней во мне не завелось, но то, что было, следовало лечить. Самым нехорошим открытием стала эрозия шейки матки, которая делала нежелательной мою дальнейшую работу. Этот недуг практически не обнаружим без медицинских исследований, но делает женщину бесплодной, если за него вовремя не взяться. Ну, я и взялась: стала проходить курс лечения, благо, расположение руководства было на моей стороне.

А вместе с ним и свобода, да такая, что я едва не растерялась: прощайте, рабочие смены, обязательный график, строгая дисциплина! Впервые в жизни я послала все это нафиг, и вдруг обнаружила, что мне самой стало чего–то недоставать… Мой самый суровый надсмотрщик сидел внутри, и я едва умолила его оставить в покое мои нервы, пообещав ему увеличить свое регулярное обязательное чтение на английском.

В один из жарких сентябрьских дней я решилась набрать номер справочной и попросила телефон родителей Вадика — благо, помнила их имена. Автомат продиктовал семь цифр и код — код Иерусалима.

Я уже говорила, что стояла очень жаркая погода, но мои ладони покрылись холодным потом, когда я услышала в трубке длинные гудки.

— Шалом, — мой голос звучал хрипло, и я откашлялась, — можно мне поговорить с Вадимом?

— С Вадимом? — удивилась женщина на другом конце линии. — А кто его спрашивает?

— Это Соня, — сказала я, будто прыгая с высокой вышки. — Вы, наверное, помните меня…

— А-а, — в голосе слышалось узнавание, — а вы разве в Израиле?

— Да, приехала по работе. Как у Вадика дела?

— Он теперь не Вадик, — мне показалось, будто я ослышалась. — Его зовут Авшалом. Он женат и у него трое детей.

— Не понимаю, — пискнула я.

— Ну да, девушка, — произнесла его мать, — он теперь у нас религиозный, живет в поселении, соблюдает все обряды.

— Быть не может…

— Так вот сложилось, — сказал голос в трубке. — Едва он поправился, тут же и решил податься в религию.

Какие только шутки не выкидывает судьба — я положила трубку в состоянии легкого шока. Возможно, женщина, с которой я только что разговаривала, сумасшедшая. Может быть, она сочинила эту историю, сидя рядом с парализованным сыном?

Необходимо было тут же проверить эту версию: автомат справочной службы выдал мне номер Авшалома Векслера. Я верила и не верила, тыкая пальцем в кнопки.

— Вадик, это ты, ты?

— Кто говорит? — знакомый до боли голос уже приобрел протяжный ивритский акцент.

— Это Соня, я Соня, я приехала в Израиль…

— Сонька, ты? — я ожидала больше страсти в вопросе.

— Ну да, я в Тель-Авиве. А как ты? Ходишь? Двигаешься?

— Да, конечно, уже давно.

— Давай встретимся? — выпалила я.

— Сегодня четверг, — сказал Вадик, — уже поздно, а завтра шабат. — Может быть, в ем… воскресенье?

Теперь я уже слышала в его голосе холодок, но все еще не могла поверить. Это же был он, он, мой первый возлюбленный, к счастью, живой и совсем не калека. Правда, у него была какая–то семья, дети, но для меня все эти подробности словно бы не существовали.

— Я приеду к тебе!

— Нет, я живу в таком маленьком …месте… словом, тебя здесь не поймут, — мягко сказал он.

— Тогда ты приезжай в Тель-Авив.

— Не люблю я этот город, — сказал Вадик. — Давай лучше встретимся посередине, тут есть городок, куда добираться из Тель-Авива всего на одном автобусе…

Сентябрьским воскресным днем я отправилась на центральную автостанцию и села в междугородный автобус темно-красного цвета, который повез меня мимо шумных израильских улиц и каменистых предгорий к небольшому городу под названием Ариэль, где мне предстояло увидеть… кого? Я и сама не знала, но тем любопытнее было увидеть его вновь. Раньше я представляла себе больничную койку с капельницами и прочей безрадостной атрибутикой болезни и разложения, и что бы мне ни предстояло увидеть теперь, это было лучше, но когда он появился у дверей крошечной кафешки, выстроенной при местной автозаправке, я не сразу узнала его.