София Блейк - Шлюха. Любимая

Ко мне, одетой в лучшие бутиковые вещи, в дорогих очках и золотых кулонах и серьгах (подарки Брюха), подошел аскетичного вида поселенец, в мятых брюках и белой рубашке, с вязаной шапочкой на почти лысой голове. Он протянул руку, отстраняя меня, когда я сделала попытку броситься к нему на шею.

— Нельзя, — сказал он, озираясь, словно в поисках невидимых соглядатаев.

— Вадичек! — вздохнула я, но попыток сблизиться больше не делала, и мы устроились за столиком в маленьком, но кондиционированном зале, где присутствовали только трое солдат с автоматами у ног и хозяин заведения за стойкой.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он тоскливым голосом.

— А ты все тот же, — соврала я, не желая замечать темных кругов под глазами и морщин у висков и у губ. — И белые рубашки никуда не делись. Правда, теперь я знаю, что это необходимый атрибут правоверного иудея, — попробовала я шутить. — А раньше тебе удавалось скрывать от меня свои глубинные мотивы.

Но Вадик не оценил мой юмор, его глаза бегло скользили по мне, не останавливаясь.

— Как ты все это время? — спросил он, сплетая пальцы.

— Да ничего такого уж важного, — сказала я, пытаясь вспомнить, что в моем прошлом без него было такого, что ему приятно было бы услышать, но не находя ничего.

— Совсем не о чем рассказать? — морщинки стали виднее, когда он улыбнулся.

— Я последовала твоему совету, — вспомнила я, — уехала в Москву. Работала, как проклятая, потом начала учиться, получила первую степень по экономике. Замуж не вышла. Потом в России наступил кризис, и я временно перебралась сюда.

— Должно быть, я был прав. Ты все правильно делала.

— Я старалась.

— Я знаю. Ты умница.

— Расскажи о себе.

— Шесть лет мы не виделись, — сказал он задумчиво.

— Шесть исполнится через месяц, — напомнила я.

— Я не считаю время в больнице, — сказал он. — Я почти его не помню. Например, я не помню, что ты прощалась, но ты же не могла так просто уехать…

— Я смогла, Вадик. Я хуже, чем ты обо мне думаешь. Я не могла сказать тебе, что убегаю, бросаю тебя.

— На все воля Господа, — холодно сказал мой любимый. — Я поднялся на ноги примерно через год после того, как это случилось. Потом полгода учился ходить. Здесь у нас хорошая медицина, даже бесплатная.

— Я знаю, — сказала я, пытаясь найти боль или хотя бы осуждение в его глазах. Но их не было, и я ощутила вдруг дикую пустоту и холод на душе.

— Мою жену я встретил еще через полтора года, когда уже поселился здесь, — он обвел рукой каменистые склоны, покрытые оливковыми деревьями, за окном. — Ее зовут Лия, и у нас теперь трое детей: все мальчики.

— Здорово!

— Оно и в самом деле здорово: жить в своей стране, растить детей, выполнять предначертанное…

— Звучит прекрасно.

— Это и есть прекрасно, — ровным голосом сказал Вадик. Нет, уже Авшалом.

— Почему именно такое имя ты выбрал?

— Почитай Книгу Царей. Как–нибудь, на досуге. Ты поймешь. По-русски мое имя звучит Авессалом.

— Редкое имя, — задумалась я. — Если не ошибаюсь, это был принц, поднявший бунт против царя, собственного отца.

— И убитый им, — подтвердил Авессалом. — Ты хорошо эрудированна.

— Да, — согласилась я, совершенно не испытывая гордости. — Еще я помню по Библии, что Лия была нелюбимой женой, но матерью первенца.

— Точно. И еще пятерых детей.

Оленьи глаза Вадика пронзительно мелькнули из–под густых ресниц, рот его немного искривился, как он делал всегда, когда хотел скрыть свои чувства. Я понимала его, и он понимал меня, полностью, до конца, и мы не могли вернуться назад, начать все с чистого листа, а даже если бы и смогли, то в мире бы не было пары несчастнее…

— Спасибо тебе, — сказала я на прощание. — Мои слова и желания не имеют здесь никакой силы, иначе…

— Я понимаю, — прервал меня он. — Будь счастлива, малышка.

Я заказала минеральной воды и смотрела, как спина этого человека, сутулая и худая спина, вокруг которой никогда уже не обовьются мои руки, удаляется по направлению к остановке автобуса. Мои глаза были сухими, но внутри что–то умерло и погасло навсегда.

Не знаю, как это происходит у других людей, но пустоту, засевшую внутри меня, можно было заполнить только бурной деятельностью. Правда, работать по-старому мне было нельзя, но тут меня выручил Брюхо. В последний сентябрьский день он объявил, что рассчитывает на то, что я окажусь способной на большее, чем простое блядское ремесло. Не зря же я чему–то училась?

— Хочешь быть менеджером клуба? — спросил он после нескольких не относящихся к делу фраз.

— Да! — выпалила я, но сразу осеклась. — Что войдет в мои обязанности?

— Саня не справляется со всеми делами по Тель-Авиву, — сказал Брюхо. — После ухода Сели на нем висит обеспечение безопасности сразу многих точек. Тебе придется выполнять все, что делал раньше он.

— Я согласна, — не раздумывая, решилась я, так и не сказав, что сегодня мне исполнилось двадцать пять. Зачем? Ведь он знал Анну Лисовскую, а София Буренина осталась далеко, в России. День рождения Лисовской интересовал на целом свете только полицию, когда она проверяла мои документы…

И прямо на следующий день я решила поменять прическу — стала коротко стриженой деловой женщиной с пепельными волосами. Теперь в зеркало на меня смотрело вполне пристойное личико, скажем, менеджера среднего звена. Возможно, теперь мой утиный носик стал обращать на себя немного больше внимания, чем следовало. Но зато стали заметнее красивые живые глазки… Шучу. В целом же я выглядела теперь, как типичная выпускница университета любой европейской страны, мою внешность можно было назвать миловидной, скромной и не слишком приметной.

Вот так оказалось, что я теперь распоряжалась работой более чем двадцати девушек, встречала и общалась с гостями заведения, следила за барменами, поварами и охранниками, которые, в принципе, подчинялись Сане, но того я видела от силы два часа за смену, да еще не каждый день. Чарли отвечал за уплату налогов «Рандеву» и общался с городскими властями и полицией, кроме этого он заведовал поставками напитков и еды для клуба, но трудолюбием толстяк не отличался, и постепенно мне пришлось взвалить на свои плечи закупки чистящих и моющих средств, а потом и продуктов, для чего я получила в пользование мобильный телефон, днем разрывавшийся от звонков по хозяйственным вопросам, а ночью не замолкавший по делам управления. Естественно, мне пришлось освоить разговорный иврит, что оказалось нетрудно, ведь я уже давно понимала много слов и выражений.

Времени на сон оставалось совсем в обрез, как и всегда в моей жизни. Утром меня будил водитель, с которым я ездила закупать свежее мясо и овощи, потом наступало время контролировать чистоту и порядок в помещениях, далее шли жалобы от работниц, которые временами конфликтовали между собой, или жаловались на здоровье. Они знали меня как равную им, не понимая, отчего вдруг у меня появились невиданные полномочия, а манеры и отношение вдруг стали начальственными. Это было довольно серьезное испытание, и мне пришлось включать стальные нотки в обращение с ними, проявлять твердость, а временами и угрожать некоторым бывшим коллегам, которые по неразумию грозили навлечь неприятности на себя и на нас. Признаться, я поначалу старалась копировать стиль Камиллы, управляющей «сатурновского» салона в Москве, но слишком уж мы отличались — я не могла строить из себя таинственную «мадам», и со временем поняла, что между мной и бывшими моими коллегами вырастает пропасть отчуждения. Они не простили мне возвышения, перестали быть откровенными, а я прекратила попытки достучаться до них и теперь просто распоряжалась, холодно и прагматично, чтобы место у шеста никогда не пустовало, чтобы за столиками девушки сидели не более пятнадцати минут и так далее.