София Блейк - Шлюха. Любимая

Я заметила, что взгляд Даниэля вновь стал очень серьёзным, а его вертикальные складки у переносицы грозят врезаться до самого мозга.

— Еще мы можем жить где–нибудь в третьей стране, но я совершенно не представляю, чем там заниматься, когда у нас кончатся деньги. Ясно, что легальную работу мы там вряд ли найдём.

Даниэль кивнул. Я продолжала:

— Об Америке мы можем пока что забыть — визу мне поставят, если только я выйду замуж за какого–нибудь американца, что в ближайшее время нереально. Значит, оценив эти про…

— Разреши тебя поправить, — сказал Даниэль с презабавной серьёзностью, которая так редко покидала его. — Один случайный американец делает тебе предложение руки и сердца. Здесь и сейчас.

Вот как это бывает, отстранённо пронеслось в пустой голове. Неужели так выглядит счастье? Наверное, моё лицо выразило такую гамму чувств, что у Даниэля не осталось сомнений.

— Бинго! — крикнул он и перегнулся ко мне, чтобы поцеловать.

Каждая женщина мечтает о том, чтобы эти слова сопровождались чем–то незабываемым и торжественным. Значит, моей полностью ненормальной жизни суждено было измениться именно в этот жуткий исторический день. Даниэль что–то говорил, но я почти не могла разобрать слов, вроде бы плыла в каком–то облаке, не видя ничего, кроме его лица. Сделав над собой усилие, стала прислушиваться.

— Потом мы вместе пройдём всю бюрократическую волокиту и полетим в Нью-Йорк, — закончил Даниэль.

А я сказала:

— У нас есть еще несколько оплаченных дней в лондонской квартире. В конце концов, вполне достаточное время, чтобы ты мог одуматься и переменить решение.

— Надеюсь, это был последний раз, когда я слышу от тебя подобные глупости, — потрясающе серьёзно сказал Даниэль. — Я должен был вернуться в Штаты еще в конце августа, чтобы успеть устроиться на работу к новому учебному году. Когда мы стали жить вместе, я уже всё для себя решил. Потому что никогда еще не встречал такой красивой, милой, умной женщины, способной быть лучшим другом и потрясающей любовницей одновременно.

— Знаешь, я не особенно хорошо готовлю, — призналась я, чувствуя, что вот-вот не сдержусь и по-дурацки захихикаю. — К тому же я ненавижу мыть посуду и у меня проблемы с желудком.

— Ничего не забыла перечислить? — попробовал улыбнуться Даниэль.

— Может, и забыла какие–нибудь мелочи, — скромно сказала я, — но у меня еще есть пять дней, чтобы вспомнить.

— Официант! — подозвал Даниэль. — Повторите, пожалуйста, бордо.

— Мы здесь единственные, кто заказывает вторую бутылку.

— Пожалуй, — Даниэль обвел взглядом немногочисленных посетителей. — Англичане привыкли пить в пабах, а в ресторанах они в основном едят.

— В России пьют везде, — грустно сказала я.

— Об этом я тоже наслышан с самого детства, — сказал Даниэль.

— Но мне неприятно, когда Россию критикуют иностранцы.

— Понимаю, — лицо Даниэля стало вновь таким серьезным, что я поневоле усмехнулась. Покачала головой, как обычно делала, чтобы волосы закрыли лицо.

— Давай всегда говорить друг другу то, что мы на самом деле думаем, — предложила я.

— По-моему, это блестящая идея, — Даниэль поднял бокал, только что налитый официантом. — Но вообще–то, я всегда только так и поступаю.

— А я до знакомства с тобой — почти никогда, — сказала я.

В Москве уже наступила осень: непрерывно лил дождь, люди на улицах кутались в куртки и плащи. За те полгода, что я не была в России, лица моих соотечественников стали казаться ожесточенными и высокомерными — видно, сказывалось на мне тлетворное влияние Запада, ведь раньше я считала, что так и положено выглядеть обычному гражданину. Холодная страна, обездоленные люди, — каково Даниэлю будет понять, что они в большинстве своём не слишком отличаются от прочего населения планеты, а уж если им доводится выражать эмоции, то делают они это намного искреннее, чем земляки Даниэля.

Я могла бы вызвать в Шереметьево Бориса Аркадьевича на машине, но, учитывая мои прежние отношения с ним, не стала этого делать, и мы добрались до Очаково на угрюмом частнике, сторговавшись с ним на пятидесяти баксах. Это было дешевле, чем предлагали другие водители, но все равно дороже, чем дорога из Финчли в Хитроу. Проблемы с деньгами докучали Даниэлю, который располагал всего лишь двумя тысячами долларов, снятыми с банкомата в британской столице. Я видела, что он озабочен, и ломала голову над тем, как вести себя с Даниэлем, чтобы не оскорбить подачками его достоинство, но при этом не выглядеть эдакой матушкой-командиршей. По зрелом размышлении, я поняла, что задача эта практически невыполнима, если только Даниэль не устроится на какую–нибудь работу. А что за работу я могла ему предложить?

— Боже! Сонечка! — мама всплеснула руками и бросилась обнимать меня.

— Здравствуйте! — произнес американец. Пожал мамину руку, улыбнулся. Я чувствовала, что ему не по себе — слишком чужое здесь все для него, слишком далёкое.

— Это мой жених, — я сглотнула, произнося последнее слово. Нарочитое оно было и будто бы не обо мне. Как из разговора двух манерных тёток в косметическом салоне, почудилось на миг. — Его зовут Даниэль, он из Нью-Йорка.

Мать мигом посерьёзнела — вряд ли в эти дни оставался хоть кто–нибудь на планете, безразличный к недавней смерти тысяч людей. Моя мама сочувствовала американцам — я была в этом уверена — искренне абсолютно. А ведь из нее получится превосходная тёща, подумала я немного отстраненно, но не без гордости.

Сели за стол, сооруженный по такому случаю, говорили тосты, смеялись. Мне приходилось выступать переводчицей, и это изрядно утомило под конец, хоть, с другой стороны, загруженность позволяла отогнать странные мысли о том, что я со стороны смотрю банальную мелодраму, а не живу собственную жизнь.

Вскоре наступила ночь, я вошла в свою спальню после ванной, раздетая, благоухающая. На подушке широкой кровати, предусмотрительно купленной именно для такого случая, лежала тёмноволосая голова моего мужчины. Неужели это взаправду, не верила я себе самой, неужели — навсегда? Я прижалась к Даниэлю, обняла его руками и ногами. Моя комната с компьютером и большущим гардеробом покоилась в сумраке. Никогда и нигде еще не было мне так безмятежно и спокойно. Люблю ли я его, спросила я себя саму. Не стала отвечать, потому что не могла отличить правду ото лжи, потеряла разницу между ними, утратила критерии. Вот она, месть седьмой заповеди, вдруг дошло до меня, это ее отравленный выпад, будто выстрел в спину, когда ты уже думаешь, что находишься в безопасности и мире. Мире с самим собой.

На следующий день я буквально заставила себя позвонить Борису Аркадьевичу. Знала, что не принесёт мне общение с ним ничего, кроме испорченных нервов. Знала…