Геннадий Баннов - За огнями маяков

— Тряхнем мошной, Гоша! — Олег подбодрил товарища.

— Тряхнем-то тряхнем, да с чем останемся? — тот глухо отозвался.

— Да ведь, Гоша! Сказал же татарин: аднава живем!..

— Выбрали, мальчики? — появилась опять красивая официантка.

— Выбрали! — Олег выпалил.

— Выбрали, — со вздохом и грустью в голосе подтвердил Гоша.

— Так. Я слушаю вас, — официантка улыбнулась.

Помолчав какое-то время, Гоша заказал:

— Пельмени. С уксусом. По две порции — гулять, так гулять…

— Записала. А пить что будем?

— Чай, — постановил Гоша.

— Та-ак. А горячительное: коньяк, водка? — вовсю улыбалась официантка.

Глядя на цыгана, Олег вспоминал заповедь первого своего тренера Ромашковцева: «Рюмка водки, ребята, — это месяц тренировки!» Гоша разделял Олегову трезвость, отказался от горячительного.

— Я так и знала, мальчики. Молодые еще. Ну, я вас обслужу мигом. — Она еще раз мило улыбнулась и упорхнула.

— А зачем нам мигом? — с запозданием Олег спросил Гошу и самого себя. — Ночь длинная, куда спешить? Сиди и слушай цыгана.

Похоже, студент был в ударе: репертуар его то и дело обновлялся. Задевая чувствительные струны души, скрипка так и пела, и становилось жаль всего-всего, что есть дорогого на белом свете: бестолковой жизни самой, при которой от всего родного и близкого, от милой девушки даже, ты уезжаешь на край света. Цыган пел зычным голосом:

Ничто друзьям не мешало. Слушали скрипку и цыгана и намазывали горчицей хлеб, уписывали за обе щеки. Какая это была вкуснота! На четвертом курсе Олег подрабатывал тренерской работой, а Гоше, единственному сынку, помогали родители. Так что тоска по хлебу оставалась позади, но аппетит, с той ли самой поры, по молодости ли, был зверский. Особенно в дороге: то и дело чего-нибудь пожевал бы. А тут, прямо под рукой этот мягкий, ноздреватый хлеб! Да с горчицей! Да вода в графине! Мечта студента и только… Вспоминался голод военного и послевоенного времени, помнилась мечта о хлебе, как о пределе счастья.

Официантка не задержалась: как обещала, принесла быстро. Над пельменями струился соблазнительный пар. Они были самые что ни есть настоящие, сибирские, размером небольшие. И с мясом! Нос уже уловил непередаваемую вкусноту, так что желудок нетерпеливо заурчал. Рядом с тарелками был выставлен маленький графин тонкого фиолетового стекла. Что это? Откуда?! Но, нет. Уксус это. И началось священнодействие. Лезли в голову гоголевские картинки: горячие пельмени, кажется, скакали в рот сами, как те хохлатские галушки.

Вспомнилось, как когда-то, на третьем еще курсе, весной, для избранных спортсменов техникума устроили сборы — подготовку к Всесоюзному параду физкультурников. Работали на перекладине, на брусьях, занимались вольными упражнениями и, чтобы не выделяться белыми телесами, загорали. В усиленное питание заведующая столовой Ирина Семеновна однажды включила пельмени с мясным бульоном. Это было незабываемо! Хоть парад в Москве не состоялся и не поехали никуда, но те пельмени сроду не забыть…

Скрипка перестала играть — студент переводил дух. Зал шумел, бокалы звенели, над столами повисал дым. Скоро она заиграла снова. «Гори-гори, моя звезда…» — кажется, так и завыговаривала. И нисколько было не удивительно, что цыган подхватил почти забытое и развернул во всю трагическую глубину. Отозвалась ли его память, что есть такая песня, романс ли, как ни назови, и он вспомнил, он не забыл, что певали его отец и мать, там еще, в добрых старых собраниях — в поместьях и городах…

Тарелки опустели удивительно быстро.

— Не успел насладиться вкусом, — проворчал приунывший Гоша.

— А я и не разобрал его, — Олег пробунчал, обводя глазами зал, все быстрее наполняющийся посетителями. Видно, есть такая братия, которая выходит погулять на ночь глядя. Кошельки их всегда наполнены…

Друзья посмотрели друг на друга, улыбались одинаковым мыслям. Почти враз — Гошу уже не надо было уговаривать — окликнули прошелестевшую мимо них красивую официантку и, не сговариваясь, велели ей… продлить миг блаженства. Повторить! То же самое — по две порции!..

Сибирские эти пельмени обладали, кажется, только одним недостатком: в порции их было чудовищно мало! А в двух — ну, разве что немногим поболее… Официантка понимающе улыбнулась парням, новый заказ записала себе в блокнотик и опять явилась со своей драгоценной ношей. Выставила ее перед друзьями. Ах, как же они вкусно пахнут! Как когда-то пахли такие же пельмени у Леночки.

— Ох и наедимся же! — склонясь над тарелкой, провозгласил Гоша.

Ну, нет же, нет, опять они исчезли. Гошино лицо было растерянным. Олег сказал:

— Ну, что же, придется еще раскошелиться.

Официантка явилась по вызову. Понимающе смотрела на растерянные лица проезжих парней и невесело усмехнулась. На этот раз, во избежание дальнейших трат, сделав заказ, сразу с ней рассчитались. И она все исполнила и пожелала им приятного аппетита.

— Ну, и вот. И опять они улетучились, черт бы побрал! Исчезли — как и не было! Мгновенно!

Поскольку Гоша смотрел на Олега пристально, тот ожидал его обвинительного приговора. Горького упрека ли. Но Гоша торжественно объявил:

— Я не наелся.

— И я… — Олег хихикнул. Не известно, правда, над чем засмеялся.

— Вкусны, едри йе корень.

Но что с Гошей сделалось: не ворчит, не выговаривает — смеется!

— И почему их так мало? — глупейшим Олег задался вопросом. И хохотнул. И Гоша ответил ему солидным смехом.

Но над чем тут можно смеяться, скажите, пожалуйста? Нет, чтоб остановиться, воздержаться, они, глядя друг на друга, взрывались идиотским смехом. Пельменную покидали, уже еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

С высокого крыльца сбежали и уж тут-то, на вольной-то волюшке, взялись хохотать — Гоша, прислонясь к парапету, Олег — к росшему под окнами клену. Прохожие удивленно останавливались, но, поняв, что смеются парни без повода, «ни над чем», проходили мимо. Иные, правда, еще любопытно оглядывались. Стоило одному образумиться, посерьезнеть, как и другой начинал себя сдерживать. Но один только прысни — другой раскатится неудержимым хохотом. Вот Гоша сопит и насильно сдерживает себя, и эта его комичная серьезность взрывает Олега, как бомбу. И когда к Гошиному смеху добавляется икота — откуда взялась, будь-ко неладна!

— Стой, Олег! Перестань! Ну, сколько можно? Х-хы, х-хы…

— И ты остановись давай, хватит дурака-то… Х-хых, х-хо-хо-хо… — Олег не может не смеяться, губы натянуты, и изнутри — из груди, из живота ли — вырывается хохот дурацкий. Уже и скулы болят, но и само это обстоятельство добавляет нисколько уже не нужного веселья.