Геннадий Баннов - За огнями маяков

— У каждого своя причина. Лично я хотела заработать на жизнь: одеться, вернуться домой… ну, свободной. И работать, и жить, ни о чем не беспокоясь.

— Вы были замужем?

— Да. А кто вам сказал? У-у, эта Эмка растрепалась…

— Да нет, просто предположил. И ребенок есть?

— Дочурка, Иришка, с мамой осталась. А почему вы так подумали? Ну, что была замужем, что есть дочка?

— Потому что вы симпатичная, у вас, определенно, были поклонники. И уж не просто уезжаете на край света: что-то стряслось.

— Да, стряслось. Как в воду поглядели.

Музыка кончилась, они возвратились в свой закуток. Явились и Эмма с матросом. Ни на кого не обращая внимания, они горячо продолжали начатый спор. Олег обернулся к подошедшим Гоше и Нине.

— А у него получается, — Нина кивнула на Гошу. — Способный ваш друг.

— Дольше бы плыть — научился бы, — Гоша поскромничал.

Начинался новый танец — танго.

Когда в дороге еще выпадет возможность раскрепоститься, подвигаться? Тем более потанцевать?! Танцующая публика то и дело оглядывалась на капитанский мостик, где появился сам, довольно еще молодой капитан в белоснежном кителе. Смотрел он то вперед, в темноту, как будто там что-то видел, то, опершись на перила, прямо перед собой наблюдал за резвящейся молодежью. Музыка сменяла одна другую, радиола играла, создавала настроение. Танцующие смеялись, громко перекликались.

Но, наконец, она умолкла. Танцы окончились — динамик так и объявил. Погас направленный на середину палубы свет — жизнь на корабле сразу потускнела, все сделалось обычным и серым, как всегда, но не известно, когда и откуда явились к людям неожиданные подъем духа, и радость, и прямо звенящая в груди удаль.

Сдвинув чемоданы, рюкзаки и сумки в одну кучу, поближе к трубе, путешественники, вместе со своими попутчицами, стелили пальто, черные шинели и телогрейки, сверху накидывали на себя случайную одежину, какая придется. Устроились кто где и растянулись под мерцающим над головой звездным небом. Озирали ясные звезды, которые видели в своей жизни не часто, вздыхали, и потягивались. И почувствовали, наконец, скопившуюся в дороге усталость. И расслабились.

Засыпая, слышали, как Люда за что-то выговаривала Эмме, и та, как дитя малое, капризно отругивалась. И угомонились, наконец. И отключились. И спали-то, спали как убитые!

Проснулись едва не все враз — разбудило взошедшее солнце, озарившее все на свете: и корабль, и море, и чистое голубое небо. Пора было вставать, убираться. На корабле уже шла работа, капитан находился на капитанском мостике, смотрел вперед. Помощники его руководили уборкой и чисткой палубы.

Берегов не видать, всюду открытое море. Дует свежий северо-восточный ветер, на волнах вспыхивают белые барашки — говорят, это три балла. Штормит, значит.

До Сахалина — долгая еще песня: целые сутки!

К исходу вторых суток морской переход на «Крильоне» завершился. Утром парней и девушек разбудила глубокая тишина. Корабельные винты и двигатель не работали, тишина прямо звенела. Иногда только простучат подошвы чьих-то ботинок по палубе, и все. Греющая Олега и Гошу шинель сверху была мокрая от тумана. Упрятали под нее головы, но, нет, спать уже не моглось. Весь белый свет кругом — поистине белый: туман так густ, что в пятнадцати шагах ничего не видать. Весь корабль окружен ватным маревом.

— Где мы? Куда прибыли? — Эмма зевнула.

— В таком тумане куда двигаться? — Люда добавила вопросов.

— А все уже в Холмск приехали, это Сахалин, — отозвался проходящий знакомый матрос с отчего-то перевязанным белой повязкой лицом. — Туман сойдет — будем швартоваться.

Разговор прервал сигнал подходящего катера, с его рулевым по рупору стал говорить корабельный помощник капитана. Высокий борт прошелестел, теплоход вздрогнул, к нему пришвартовался катер. Кого-то приняли на борт, кого-то отправили на берег — срочно понадобился, и со стрекотом отвалили. Олег выбрался из-под шинели.

— Эмма, вы с Людой вчера долго выясняли отношения. О чем это?

— Ничего особенного, — отвечала Эмма, позевывая. — Зашла к Косте, поговорили. А Людку тут принесло, шум подняла. Не надо меня охранять! — обернулась она к Людмиле: — Что я, маленькая?

— Хуже, чем маленькая, — Людмила отрезала. — Твоя мама просила присмотреть за тобой. Видно, не зря просила.

— Зря! Если понадобится, я сама могу постоять за себя.

Разговор прервался, установилось затишье. Неожиданно подключился Гоша Цаплин:

— То-то ночью встретил я этого фраера, когда по нужде ходил, — так добрый у него синячище под глазом! Откуда бы взяться?

— Эмка это приложилась, — Людмила открыла тайну. — Видно, ублюдок этот озверел, раз приложилась.

— И приложилась! Раз не умеет себя держать в рамках.

— Дурочка! Надо разбираться в людях. А ты пошла к нему в каюту.

— Тебя не спросила.

— Ну, все, девки! — Олег постановил. — Все хорошо, что хорошо кончается. Молчок на этом. Будем собираться.

К завтраку не готовились, не умывались. Любопытно было увидеть и разглядеть остров, который, как и все вокруг, был в тумане. Постепенно туман оседал: пробивающееся сквозь него солнце осаживало его, провожало книзу. Сверху же стали возникать горы, открывались коричневыми, желтыми и зелеными красками вершины, хребты, скалы, извилистые распадки. Показался Холмск, прилепившийся к подножию наступающих на море холмов. С прибрежных холмов один за другим сбегали к нему домики, лачужки, у самого берега и вдоль него, плотно поставленные друг к другу, образовывали какие-то предприятия, в середине их то и дело что-то посверкивало — работала сварка. Не слышно никаких звуков, не доносится и птичий гомон — спутник материкового утра. Нет и ветра. В оседающем тумане царствует тишина. Пробивающееся солнце то и дело озаряет освобожденную от белой пелены новую часть гор и далеких, и самых дальних вершин. Туман окончательно идет на убыль: открылись, наконец, все горы. Вместе с чередой холмов они напоминали выписанные художником театральные декорации. Нарисовалось над горами и небо, синее-синее!

И, наконец-то, открывается весь Холмск — вот он, этот город! Здравствуй, Холмск! Как ты тут без нас жил?

Теплоход стоит в открытом море, с рейда не видится никакой гавани: где укрыться кораблю, куда пристать? Или высадят на катера, на баржи? И долго ли будут держать в море? Вопросы не праздные: за двое суток соскучились по берегу, как по воле вольной.

И вот заурчало, наконец, нутро, заработали винты теплохода, медленно, самым малым ходом, направляется он к берегу. Обнаружились впереди неширокие ворота — неужели пройдем? Медленно корабль идет, тихо входит в рукотворную гавань — уютный ковш, куда, чтоб не повредить корабль, входить надо осторожно и только при хорошей погоде и видимости.