Геннадий Баннов - За огнями маяков

Сообщение Олега ребята встретили на ура. Взяв с собой Борю Коревского, Олег ушел за сухарями…

К вечеру шторм усилился. Ветер свистел, подвывал, волны перекатывались по нижней палубе, накрывали все открытые на корабле отверстия. Ребята разделили запасы Гены Седова и, жуя сухари, пили из бачка воду. Шторм был не страшен. Жора Корчак и раньше всегда что-то жевал, сейчас тем более его рот был занят.

— Куда без вилки? Без ложки? — вдруг раздалось у него над ухом. Он машинально отдернул руку.

Гюмер Азизов расхохотался, ажно покраснел с натуги. И команда вся хохотала над его выходкой.

По примеру Корчака парни рассовывали сухари по карманам и постоянно жевали, это не мешало ни беседе друг с другом, ни созерцанию морской стихии. Чтобы быть ближе к морю, Слава Маннаберг и Боря Коревский спустились с верхней палубы на нижнюю, через которую хлещут и перекатываются волны. Сверху расслышался окрик:

— Молодые люди! А ну, подымитесь наверх! И не спускайтесь больше! — отчитал их второй помощник капитана. — Не хватало еще, чтобы вас волной смыло!

— Мы хотели проверить силу волны. Тут же и поднялись бы.

— Идите и больше не подходите сюда! — Помкапитана не слушает оправданий: с морем шутки плохи.

Олег не слышит, как отчитывают его ребят, смотрит на запад, где еще светлый горизонт. Где люди пришли с работы и всей семьей усаживаются ужинать, вместе с едой вкушают семейный уют и тихую радость. Часто же мечтается ему о семейной радости. Представляется не город с квартирой, а простая деревенская изба с горящей печью, с керосиновой лампой. Здесь вот, у моря, на возвышенном побережье, стоят избушки, денно и нощно ветер стонет им в окна. Доверху Олег застегивает куртку, нахлобучивает кепочку, поднимает и воротник — встречает очередной порыв мокрого ветра. Нет, холод все-таки пробирает, манит в теплое место. Стал спускаться в твиндек. Освещается он слабо, но зато в нем тепло. По привычке проверил, все ли парни на месте, забрался на койку. Ощутил вздымающийся вверх и ухающий вниз твиндек весь и ласковое его поталкивание то с одного бока, то с другого.

— Олег Иванович, — подошел Корчак, — голова у вас не болит?

— Нет, Жора.

— А тошнит?

— Есть маленько.

— Сухари жуйте, Олег Иванович, тошнить не будет. Я проверял на ребятах. Вот возьмите, — протянул кулек из газеты. — И вода есть, сейчас принесу. Верно я говорю, ребята?

— Правильно! Верно! — раздались голоса парней.

— Спасибо, Жора. А как там, сухарей-то много?

— Хватит, Олег Иванович.

«А он, вроде бы, прав, — Олегу подумалось: — Тошнота отступает. Ржаные сухари, они вкусные. Когда долго жуешь…»

Волны ударяют в борт, переламываются и шелестят по нижней палубе, заполняя все, даже мало-мальские отводы в сторону. Сидят, наблюдают с Геной Седовым на тех ступеньках, откуда в первый день парней прогнал помкапитана. Только сверху. Миновало три ночи, на корабле все пригляделось и надоело, хочется на твердую землю. А она не принимает. Идут себе тихим ходом вдоль берега: дрейфуют, говорят моряки. Жуют себе сухари да мечтают о настоящей еде. Вечером в очередной раз проходят Александровск, слышат на берегу пьяные песни, тоскуют по берегу. Проходят мимо, швартоваться даже не пытаются. Идут дальше. Справа по борту — шахтерский поселок Мчаги. Слышно, и там поют в три-четыре голоса: александровцам уступают по мощи и колориту. Гена Седов с интересом слушает Олегов рассказ о Владивостоке, о боях на ринге. Вспоминает:

— А ведь все начиналось с занятий во дворе и в нашем клубе. А как все обернулось! Ты, сам-то, ожидал такого успеха?

— Конечно, старался хорошо готовить, но приглашения во Владивосток, конечно, не ожидал… А теперь уже скучаю об Александровске — давно уехали, и ребята скучают… Да, заменил Александр Васильевич мои уроки?

— Ну, конечно! Сейчас уже июнь на носу, готовятся выпускать на практику. А кого и на каникулы. Так что мы приедем к шапошному разбору. Дак еще сколько будем здесь кантоваться? — Показал и глазами, и бровями на осточертевший корабль. — Огольцы тебя, конечно, здорово встретят. Любят тебя и ждут. Впрочем, ждут и мастера, и преподаватели. И, конечно, Руфина Фоминична, — намекнул особо.

С интересом Олег взглянул на коллегу, улыбнулся.

— Больше никто не ждет?

— Имеешь в виду ту девочку, с которой приз заработал? Она приходит, танцует. Ее дело молодое — танцуй да танцуй.

За спинами молодых людей, громко щебеча, подходит толпа вербованных девушек; увидели перемену погоды — вышли на свет белый: солнце светит, ветер стихает; волны, правда, катят себе, поочередно вздымают корабельные нос и корму. Мертвая зыбь натуральная. Но сердце, сердце, оно трепещет и зовет на простор!

— Одна вербованная на тебя поглядывает. Вон, вон она, оглянулась!

В самом деле она оглянулась, с улыбкой подняла руку. Олег кивнул ей, как старой знакомой.

— А я, — продолжал свое Гена Седов, — как вы с Гошей приехали, сразу тебя, ну, выделил. Прибьюсь, думаю, к нему, будем дружить. А только твой Гоша охраняет тебя во все глаза, никого не подпускает близко. Оно, может, и правильно делает: я ведь маленько увлекаюсь этим… Вином, спиртом. С тобой подружился бы — завязал бы…

— Или меня приучил бы к спирту.

— Но Гоша, что ты, к тебе разве кого подпустит?

— Если придешь с каким делом — не помешает. Был ведь в судейской коллегии, бокс судил — кто тебе мешал?

— Дак судил. Потому что ты просил. И получается так от случая к случаю. Спортом-то надо заниматься серьезно, а мне уже…

— Э-э, парень! Это не поздно. Как и учиться… Кстати, не собираешься поступать в учительский институт? В Южно-Сахалинске открылось заочное отделение.

— Н-нет, не думал.

— А я хочу поступить.

— Тебе что не учиться, Москальцов тебя любит, будет поддерживать.

Корабль дрейфовал, тихо шел вдоль берега: дойдя до поселка Мчаги, поворачивал обратно. За Александровском, у поселка Дуэ, снова разворачивался. Чтобы постоянно смотреть на сахалинский берег, друзьям надо было переходить с борта на борт. Попутно общаться и с ребятами.

Но вот на корабле началось какое-то движение: матросы куда-то шли, бежали, трогали предметы такелажа, готовили чалки — выполняли подаваемые в рупор команды.

— Катер, катер идет!

— И баржу ведет!

— Не баржу, а кунгас.

— Нет, баржу!

Катер в самом деле вел баржу, только не на буксире, а связав с ней борта. И вместе, борт о борт, обходят корабль, останавливаются в двадцати шагах, чтоб не ударило волной о корабль. Задвигалась на барже стрела консольного крана. Трос с захватом удерживает спускаемую на палубу корабля пеньковую сетку. На нее ставятся грузы, все переносится на баржу и выгружается. И катер с баржей входят в ковш и становятся под выгрузку. Сейчас же, когда пассажиров порядком укачало, решили свезти на берег. Пограничники командовали с баржи: