Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

В то воскресенье, когда Рашид стал моим братом, я безуспешно ломаю голову над тем, как быть дальше. И сажусь в свою машину и еду в дом отдыха «Человеколюбив. общества» («Ангела Господня») к сестре Клавдии. Почему? Я и сейчас не могу этого сказать.

В доме отдыха жизнь кипит ключом. Мимо зеленой водопроводной колонки я прохожу в здание старого поместья. В прихожей висят старомодные гравюры, на которых изображены добрые ангелы, а под ними благочестивые заповеди. Носятся дети, но кругом много взрослых. Это для меня неожиданно. Я вообще-то думал, что здесь отдыхают только дети. Сестра Клавдия, без двух пальцев на руке, очень рада видеть меня.

— В воскресенье у нас всегда мероприятие!

— Какое мероприятие?

— Выступает брат Мартин. Потом будет обсуждение. Если хотите, можете послушать… А потом можем поговорить о ваших заботах.

— Моих заботах?

— Они, должно быть, у вас немалые. К нам не приходят те, у кого нет больших забот. Я знала, что вы придете, господин Мансфельд.

Глядя на Италию, я думаю о Германии. Воспринимая настоящее, думаю о прошлом. Я слушаю миссис Дюрхэм, которая рассказывает мне что-то о своих сталелитейных заводах, и думаю о том, что произошло в последние месяцы, о том, что было со мной и Вереной. Перед моим воображением проплывают картины, я слышу голоса, говорящие вперемешку и один за другим, и в беспорядочной последовательности.

CASTAGNETO CARDUZZI [159] Кастаньето Кардуцци (насел. пункт) ( ит. ).

Я вспоминаю, как брат Мартин предсказывал скорый конец света в пожаре атомной войны, как он цитировал откровения Святого Йоханниса и утешал своих слушателей, членов этого странного «Человеколюбив. общества», заверяя, что им ничего не будет, поскольку у всех у них Господня печать на челе.

STABILIMENTO ENOLOGICO — FABRICA LIQUORI [160] Винодельческое предприятие — фабрика ликеров ( ит. ). .

В свете заходящего солнца море окрасилось в золотистый цвет.

— Следующий пункт Сан-Винченцо! Мы спокойно успеваем на паром и даже можем позволить себе пропустить по рюмочке в порту. Там так романтично…

Июльский полдень. Цветущие кусты, усыпанные огромными красными цветами, жара, лазурное небо.

А я вспоминаю то мартовское воскресенье в Таунусе, когда таял снег и после доклада брата Мартина мы с сестрой Клавдией шли по голому парку дома отдыха…

— Тогда, когда я вас подобрал на автостраде, вы сказали, сестра Клавдия, что я могу заходить к вам.

— Да.

— Можно ли… можно ли мне прийти опять? Если я не вступлю в вашу общину?

— Вы можете приходить, когда захотите. Мы принимаем всех. Погода с каждым днем лучше. Вам нравится сидеть в парке? Может быть, вы хотите, чтобы с вами кто-нибудь побеседовал? У вас есть вопросы?

— Да. Много. Но на них никто не в состоянии ответить. Никто из здешних. Здесь все люди слишком хорошие для того, чтобы знать ответы на мои вопросы.

— Вы все время смотрите на мою руку. Я попала в автокатастрофу. Пришлось ампутировать два пальца.

— Я думаю, что все было иначе.

— Как?

— Что нацисты… что в период третьего рейха…

— Нет.

— И все-таки я угадал?

— Да. Во время допроса в гестапо. На Принц-Альберт-штрассе в Берлине. Я три года провела в тюрьме. Но, прошу вас, не надо об этом. И не говорите никому.

— Не буду.

— Мне повезло, я потеряла лишь два пальца. Подумайте только, что потеряли другие.

— Сестра Клавдия…

— Да?

— У меня еще одна просьба. Могу ли я привести сюда еще одного человека?

— Конечно.

— Женщину?

— Да. Мы будем рады вам обоим, господин Мансфельд. Приходите скорей. И почаще! И не бойтесь. Здесь никто не станет обращать вас в нашу веру. Здесь вы найдете покой. Ведь это именно то, что вы ищете, не так ли?

— Что, сестра Клавдия?

— Покой.

CINZANO. CINZANO. CINZANO [161] Чинзано ( ит. ). .

Повороты. Большие грузовики. Кактусы.

Покой…

Да мы ищем его. Верена и я. Когда она со своим мужем, Эвелин и господином Лео перебралась во Фридхайм и стала жить в своей красивой вилле, я отвел ее к «Ангелу Господню».

Сестра Клавдия показывает нам скамейку далеко в глубине парка. Там мы часами сидим с Вереной. Расцветают цветы, потом начинает благоухать черемуха, белая и фиолетовая. Весна в этом году очень ранняя.

Покой…

Мы находим его в саду дома отдыха. Никто здесь нас не преследует и никому нас здесь не найти. Ни Ханзи. Ни Геральдине. Ни Лео. Мы всегда очень осторожны и приходим сюда поодиночке кружным путем…

— Теперь мы едем через Сан-Винченцо!

Торжествующе миссис Дюрхэм указывает мне на злосчастный дорожный указатель. Я вижу его и не вижу. Я вижу дома Сан-Винченцо и одновременно себя и Верену на садовой скамье, где мы сидим, держась за руки. Мы часто сидим здесь в марте, апреле, мае. Мы мало говорим. Иногда, на прощание, сестра Клавдия осеняет крестом наши лбы.

— У вас любовь, да? — спрашивает она однажды.

— Да, — отвечает Верена.

Покидая «Ангела Господня», мы идем каждый своим путем. В этот период я много пишу. Моя книга толстеет. Верена, которая прочитывает все, что я пишу, говорит, что не знает, хороша она или плоха. Она не знает также, какая у нас любовь. Она думает, что и то и другое — хорошее: книга и любовь. Но она не уверена. И я тоже.

Каждый вечер мы прощаемся друг с другом на свой старый манер: с помощью карманных фонариков. Она — из своей спальни, я — с балкона.

СПОКОЙНОЙ… НОЧИ… МИЛЫЙ.

СПОКОЙНОЙ… НОЧИ… МИЛАЯ… ПРИЯТНЫХ… СНОВ.

И… ТЕБЕ… ТОЖЕ… ЛЮБЛЮ… ТЕБЯ.

ЗАВТРА… В… ТРИ… У… АНГЕЛА.

Миссис Дюрхэм жмет на тормоз.

Она взволнована.

— Возьмитесь скорее за пуговицу. Загадайте желание.

Я вздрагиваю от неожиданности.

— Почему? Что такое?

Дорогу пересекает пара, идущая под венец. Крестьянская девушка и крестьянский парень. Она в белом, он в черном. За ними процессия родственников. Дети и глубокие старики. В руках у невесты полевые цветы. Звонит колокол маленькой церквушки. В ее дверях стоит священник. На нем белая ряса, из-под которой выглядывает черная, и грубые крестьянские ботинки.

Доносится жиденький звук старого органа. Кто-то играет на нем, фальшивя. Но все торжественно, очень торжественно…

Очень торжественно все было и во Фридхайме, когда женились доктор Фрай и мадемуазель Дюваль. Однако в загсе, а не в церкви. Пришло много детей, чтобы посмотреть. В зале ратуши было очень торжественно, сам бургомистр вершил брачную церемонию, и тощенький, трясущийся старичок очень фальшиво играл на старой фисгармонии.

После церемонии мадемуазель повернулась к детям и крикнула им:

— Простите меня! Пожалуйста, простите меня!

— Что простить? — спросил меня Рашид.

— Не знаю, — ответил я.

Но я-то знаю. Если бы все расы смешались, и все религии, и все народы! Дети и дети их детей. Как счастливы были бы все, когда-нибудь…