Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки

— Мне нравятся обыкновенные девочки, — произнес человечек. — Вы какой день больше любите: 23 октября или 7 ноября?

— Не знаю, я никогда об этом не думала.

— А я все время думаю. Изо всех сил. Так много на свете вещей, над которыми надо подумать. Если собаке приделать пятую ногу, она станет бегать быстрее?

— Зачем собаке пятая нога?

— Чтобы добежать до обратной стороны Земли.

— Не добежит. Собака споткнется и упадет. В ногах запутается.

— А если собака тяжкая, она провалится сквозь землю? — последовал еще один дурацкий вопрос.

— Я думаю…

— Хорошо вам, — не дослушав, перебил человечек. — Вы умеете правильно думать.

Девочка была польщена, но все же переспросила:

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю.

— Не знаете, а говорите, — а теперь Майка была задета.

— А лучше знать и не говорить? — человечек все скалил зубы.

— Да, наверное.

— Но если я знаю и не говорю, то никто не узнает, что я знаю.

— А вы не знаете, говорите, и теперь все знают, что вы не знаете, — Майка сама себе удивилась: произнести такую чепуху оказалось проще, чем о ней подумать.

— А вдруг я не знаю что я знаю.

— Ну, вы же знакомы с собой?

— Знакомы.

— Значит, лучше вас никто не знает, что вы знаете, а что нет. А если вы не знаете, что вы знаете, то никто никогда не узнает что вы знаете, а что — нет, — Майка перевела дух. Вести диспуты на такие сложные темы ей еще никогда не доводилось.

Человечек с перевернутым лицом покачался, раздался громкий треск. Теперь Майка увидела, что сук, на котором болтался чудак, подпилен и вот-вот обломится.

— Вы сейчас упадете! — поспешила предупредить она.

— Упаду, — перевернутая улыбка его стала еще шире. — Как вы думаете, если я упаду, земля провалится?

— Не провалится. Вы же не слон.

— Откуда вы знаете?

Опять двадцать пять!

— У вас хобота нет и уши обыкновенные. У вас есть руки, ноги и голова.

— А может внутри я — слон?!

— Откуда мне знать, кто вы внутри? Я же на вас снаружи смотрю.

— А кто вам мешает поглядеть на меня внутри?

— Наружность ваша! — доброта Майки едва не растаяла. Рядом с ним она чувствовала себя полной идиоткой.

— Эх, жизнь моя тяжкая. Никому мои внутренности не нужны. Вот бы мне под землю провалиться.

— Зачем?

— К своим. Если провалиться под землю, то попадешь туда, где все наоборот. А у меня не получается, уже всю голову сломал, — человечек умудрился сказать это так, что улыбка никуда не делась, а голос прозвучал печально.

— Так вы спортом занимаетесь? — Майка решила сменить тему. — Как на турнике?

— Разве в спорт берут тех, кто ломает голову? Меня здесь никуда не берут. И никто со мной не водится, — голос его звучал тоскливо, как зимняя вьюга. — Все оставили, и вы оставьте.

Он скрестил руки на груди. Разговор был окончен.

И только теперь Майка поняла его самую главную странность.

Улыбка у человечка была развеселая, а глаза — грустные-прегрустные. Они друг другу не подходили — глаза и улыбка. Вот в чем было дело.

Коря себя за нечуткость, девочка вышла.

Оглядевшись, Майка поняла, что очутилась перед игровой площадкой.

В лучах утреннего солнца все выглядело так, как было рядом с ее родной школой, но с точностью до наоборот: футбольное поле поменялось местами с поляной для прыгания и качелей.

На качелях одиноко качался лысоватый коренастый мужчина. Он был с бородкой клинышком, наряжен был черный костюм и белую рубашку с красным галстуком. Правда, ногами болтал совсем по-детски — весело, без всякой напускной серьезности.

Заметив Майку, мужчина вскочил и бросился к ней со всех ног:

— Наконец-то!

Очутившись рядом, он достал из кармана пиджака ком бумаги, разгладил его и начал громко читать:

— О! Разлюбезная дщерь! Перед лицом премудрости софийской, с позволения великой Примы и по поручению справедливейшего совета дружины рад приветствовать вас у врат нашей обители, коя назначена призывать благие намерения, преобразуя их в дары светлые и милостивые. Мы выражаем искреннюю надежду, что ваше призвание возымеет далеко идущие последствия на благо человечества, как завещали лучшие сыны и дщери Центра Мироздания. От себя лично, хочу сообщить, что… — тут он дернул бородкой-клинышком, прищурился и, оторвав взгляд от бумажки, воскликнул. — В общем, привет, корявка!

Девочка зарозовела от смущения.

— Я несказанно благодарна за оказанную мне честь, — Майка присела в старинном поклоне, которому научила ее бабка.

— Класс! — глаза у бородача были добрые-предобрые, клинышек задорно торчал, галстук пламенел, а на лысине играли солнечные зайчики.

— А я вас знаю, — неожиданно для себя самой сказала Майка.

— Да, — сказал он, вроде, и не удивившись. — Меня зовут Никифор.

Ответ был неожиданным. Человек с бородкой и красным галстуком, с лысиной и прищуренным взглядом должен был иметь другое имя.

— А по отчеству вас тогда как? — уточнила Майка.

— Петрович.

— Странно.

— Странно.

— А на картине вы иначе зоветесь.

Бородач с галстуком и лысиной был чрезвычайно похож на того человека с портрета, который указывал бабке, что «Все путем».

— Ох, уж эта Софья Львовна, — незнакомец смутился. — Недочет, признаю. Надо бы шагать в ногу со временем, следить за веяниями, облик менять сообразно эпохе, а я все не поспеваю. Дела-дела. Селестин меня уж сколько раз приглашал, говорит, надо бы принять меры, а мне все недосуг. Как считаешь, корявка, если я себе седину сделаю, будет не того? — он присвистнул. — Не слишком?!

— Если вы захотите поседеть, то это вряд ли будет заметно, — честно ответила девочка. Мужчина был слишком лысым, чтобы сделаться седым.

— Ты про плешь? — воскликнул Никифор, хлопнув себя по блестящему темечку. — Пустяки!

«А вот папа по-другому считает», — подумала Майка.

— …если надо, зарастим, сведем ее, немодную, под самый корень, будет все честь по чести, — протараторил весельчак. — Такую себе устроим белую гриву, что хоть стой, хоть падай, — он всплеснул руками, будто едва удерживая равновесие.

— Не надо падать, — испугалась Майка.

— Как скажешь, корявка, — ответил Никифор, вернув себе нормальное прямое положение. — Не надо, так не надо. Твое слово — закон. Не сейчас, конечно, но потом непременно-обязательно. Я так чувствую, — он расцвел в совсем уж счастливой улыбке. — Конечно, это даже мудро — походить без волос. Кто знает, какие нас ждут настроения?! Сегодня седина в голову, а завтра… Как там в песне поется? — он дернул бородкой в сторону утреннего солнца и тонким голосом пропел. — Отцвели уж давно, хризантемы в аду…

И произошло чудо — из ниоткуда в его руке нарисовался оранжевый жужик. Ратла выглядел еще ярче, еще пушистее, еще веселее. Отсутствие явно пошло ему на пользу.