Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки

И кивнул. Башня вновь заколыхалась всеми ленточками, бантами и завитками.

— Ах, эти высокие лбы! Как мы их любим, — мечтательно произнес Андрюшка-Селестин. — До полного помутнения!

— Почему? — спросила Майка.

Она не совсем понимала причину восторга.

— Высокие лбы выдают тех, кто много думает и размышляет, кто видит на много шагов вперед и всегда выигрывает! Обожаем победителей! Обожаем высокие лбы и потому их бреем!

— Зачем бреете? — задала девочка глупый вопрос.

— Чтобы стать еще умней и видеть не на сто двадцать, а на все триста шестьдесят пять шагов вперед, — парикмахер выпучился еще больше. Теперь его глаза напоминали две плошки.

— Брить лбы нельзя, — возразила Майка, подобрав, наконец, нужные слова. — Брить можно только то, что растет, а на лбу волос не бывает. Волосы выше, чем лоб.

— Этажом выше? — уточнил Селестин.

— Если считать по-вашему, то волосы, наверное, не этаж, а крыша, — возразила девочка. — Или чердак.

Башня Селестина затряслась — должно быть, опять просквозил ветерок, называемый здесь покойным.

— Какие мы скучные, — произнес парикмахер, без удовольствия разглядывая Майкины косички. — Правильные. Ни колтуна, ни кудряшек, ни начеса коконом…

— Знаю-знаю, — согласно покивала девочка.

Прическа была ее вечной головной болью. Майкины волосы выглядели жидковато во всех видах: и в свободном полете, и в косах, и в бубликах.

В кудрях им было бы лучше, но по возрасту ей полагалось иметь только тот вид, каким природа наградила.

Майка вздохнула. На каждый день, может, и сойдет, но для визита к Приме, пожалуй, маловато.

— Мы ж говорим, не готовы, — произнес Селестин. — Следуйте.

Малыш засеменил, а его кудрявая башня величаво поплыла.

Шагая за Селестином, Майка прошла через галерею боковых комнаток и комнатенок, пока они не оказались в небольшом зальце: там было только зеркало в золоченой раме, стул и тумба-каталка с парикмахерскими штучками.

— Просим в наш салон.

Селестин предложил Майке занять стул, накрыл ее шуршащей черной тканью, какая бывает только в парикмахерских, и поглядел на нее в зеркало.

— Мы точно не хотим овечью голову? — спросил он.

— Не хотим, — ответила Майка как можно решительней.

Селестин скис. У него будто и прическа сделалась ниже, слегка оплыв, словно торт на солнцепеке.

Парикмахер сердито забренчал ножницами, щипцами и расческами, раскладывая их по ранжиру. Просто стричь ему было скучно… Жалея малыша, Майка уж была готова согласиться на овечью голову, но он уже снова расцвел.

— Сейчас мы представим дивную картину! — объявил он.

— Чтоб смотреть? — опасливо уточнила девочка. Мало ли что имеет в виду лягушиный принц…

— Как угодно, — повел он плечиком. — Можем и слушать.

— Она интересная?

— По мотивам классических произведений. Про трех сестер. Новая песня о старом. Дефицитная вещь. Можно сказать, профильная.

Ответа ждать он не стал: мигом закрыл Майке лицо чем-то вроде маски.

Маска сильно пахла огурцом.

— Подождите, — пискнула девочка, — а как же…

— У нас не упадет ни единый лишний волос, — заверил он и, чем-то пошуршав, уронил на голову девочки парикмахерскую историю.

…а работа кипела.

— Следующий! — звенела тонкая девица с медным лбом, вытягивая волос из неопрятного дымчатого клубка.

Она перебирала ловкими пальцами — вертела, крутила, завивала.

— Следующий, — вот уж деловито кричала ее соседка, спелая тетка в цветастом платье и золотых косах.

Она выхватывала волос из рук своей товарки. Ее ладони — сильные, тяжелые, горячие, как утюги — распрямляли волос, вытягивали его в звонкую струну.

— Следующий… — волос оказывался в клешнях древней старухи. Салоп ее серебряно блестел, а скрюченные руки могли выполнять лишь одно, самое простое движение — вжик — и волос, прежде казавшийся бесконечным, обрубался.

Сам собой он спутывался в клубок, который тут же растворялся в комковатой дымке.

— Следующий! — звенел на другом краю молодой голос.

Работа кипела.

Малое предприятие «Жысь» не знало сбоев…

…Неизвестно, слушала она эту историю, смотрела ее, или даже в ней участвовала. Майка вляпалась в сказку-картину, немного в ней побыла, пока позволяли условия, и вернулась назад — в сидячее положение с благоухающей свежестью чернотой перед глазами и назойливым пением Селестина под ухом:

…браво-брависсимо, браво-брависсимо, браво-брависсимо. Всклокочена… — выпевал цирюльник чужую дворцовую тайну под названием «Фабричная близость».

Мотив у песни был задорный, но голос у парикмахера дребезжал, как пустой трамвай, так что особого удовольствия Майка не испытала.

Кстати сказать, она вообще ничего не испытывала. Ножницы парикмахера были так умелы и легки, что, сидя с маской на лице, девочка не чувствовала ни единого прикосновения.

«Вот что значит мастер», — подумала девочка, настраивая себя на лучшее.

Она старательно отгоняла мысль о том, что в этом сезоне среди парикмахеров в моде овечьи головы.

— Ну-ка, уважим! — потребовал Селестин, сдернув с девочки маску.

Майка посмотрела на себя в зеркало и вздрогнула.

На ее голове все осталось по-прежнему. Две стройные косички с резиночками, а посередине головы прямой пробор.

Селестин не соврал: на мраморный пол не обрушился ни единый Майкин волос.

— Мы в восхищении, — сказала Майка, стараясь не ехидничать.

Селестин горделиво кивнул, признавая ее правоту. Сквозняк-озорник был иного мнения. Он возмущенно взметнулся, башня на голове вруна зашаталась — и грохнулась, взбив облачко пыльной пудры.

Взору Майки, глядевшей на Селестина в зеркало, предстал сияющий бильярдный шар. Лоб малыша был таким высоким, что начинался над бровями, а заканчивался на затылке.

Он был совершенно, абсолютно, бесконечно лыс.

Как ни странно, в таком виде парикмахер понравился девочке больше. Глазки его были уж не водянистыми, а серенькими, а лицо сделалось милым, потерянным.

Без волосяной, уделанной красотой, башни Андрюшка, по кличке Селестин, выглядел лишним в покоях Примы.

Как блестящая белая жемчужина в пустом бассейне.

— Уходи, уходи, пожалуйста, — попросил бедный малыш, закрывая лысину своими большими ладонями. — Зачем тебе лишнее знать? Уходи! — он взмолился.