Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки

— Как смешно, — сказала Майка. — Теперь я получаюсь центрально-приводная девочка. Ха-ха, — сказала она деланно. — Ха-ха.

А ход, и без того трудный, застопорился вдруг.

— Мороженое, — озвучил неизвестно чью мысль проказник Ратла.

Большая мороженая куча лежала на их пути. Лежала и не таяла, как будто на дворе не май цветет, а февраль мается. Подойдя поближе, Майка увидела синеватые колкие многоугольнички, сваленные, как попало, и сплошь покрытые инеем.

— Какое интересное произведение искусства, — сказала Майка.

— Какое искусственное произведение интереса, — сказал Никифор.

— На вернисаже как-то раз… — закричал Мойсла.

— Чепуховина, — сказал Ратла, а Майка от этого щекотного слова громко чихнула.

Рой снежинок отлетел к небу, и из бесформенной мороженой кучи образовался фигуристый объект: Перед ними стояла большая ледяная птица.

Голова у птицы была котелком, нос — крючком, перья — торчком, а бугристые сильные лапы впивались в землю, будто с трудом удерживая громадину во всей высоте и целости.

Снежно-голубая птица торчала, не выказывая никаких признаков жизни.

— Она живая? — спросила Майка.

— Еще как, — заверил Никифор.

— И что нам делать?

— Мне-то откуда знать? — пожал он плечами. — Не я же звал.

— А кто звал?

— Я-ма-а-айка! — как резаный, завизжал Мойсла. — Я-майка! Я-майка! — а дальше сбился на иностранные слова, которые девочка не поняла.

Впрочем, и так было ясно — Майке опять надо было принимать решение. Это по ее милости торчит на дороге отмороженная птица в неснежное время.

Чем дольше Майка глядела на птицу, тем труднее ей было. Птице чего-то не хватало. И клюв здесь был, и лапы, и перья. «Динь-дон», — едва не пропела она, наткнувшись наконец на самое очевидное. Ледяная птица была слепа. На том месте, где должны бы сиять глаза, место было совсем пустым — белоснежным, как неразрисованный альбомный лист.

— А мы тебе поможем, — напел Ратла мысль девочки. Майка поняла уже, что это ее личная история, и она может распоряжаться ею по своему разумению.

— Созидаем, сотворяем, этим светлым теплым маем… — вспомнила она как раз кстати.

Уловив знакомые слова, жужики заскакали, и — хлоп — впечатались птице прямиком в нужные места.

И вытаращились два глаза — оранжевый и синий.

— Сова, — произнес Никифор, удивляясь, кажется, не меньше Майки.

— Сова, — подтвердила Майка.

— Са-ва, — ледяная птица покрутила большой головой, мигнула разноцветными глазами и заговорила:

— Ну, я не знаю, — сказала девочка.

— Куда идешь?

— А не скажу, — зачем-то надерзила Майка.

— А я все знаю-знаю-знаю, — сказала птица, пуша снежные перья.

— Вы знаете? — не поверила Майка.

— И я скажу.

— Са-ва.

— Сава.

— Э-туа! — ответила Майка по-французски, сама не понимая, откуда что берется.

Диковинная птица поморгала разноцветными глазами, подвигала снежным оперением и…

…развалилась, превратившись в неряшливую гору льда с разноцветными жужиками на вершине.

— Ты чего-нибудь поняла? — спросил Никифор.

— Неа, ничегошеньки, — сказала Майка.

Кое-что было ясно ей до последнего донышка, но девочка опасалась, что Никифор поднимет ее на смех, и потому слукавила.

И вот они уже стояли возле дома, похожего на Майкин, как две капли воды.

— Тут две дороги, — сказал Никифор. — Или вверх, или вниз. Тебе выбирать.

Рядом с дверью в подъезд располагалась дверца поменьше.

Обычно за ней прятался черный сырой подвал. Надо было только спуститься на четыре ступеньки и не удариться лбом о притолоку.

Девочка заглядывала в подвал всего раз, на спор, но навсегда запомнила запах гнили, шуршание неизвестных существ, пыльные доски, отделяющие одну кладовую от другой, а на дверях — шатких, скриплых, чахлых — толстенные висячие замки. В кладовках было только старье и рухлядь, но замки все равно запирали двери, намекая на тайны, которые детям знать не дозволяется.

— Динь-дон, — уведомил невидимый колокол.

— Не ищи легких путей, ищи правильные, — произнес хор голосов неизвестно откуда.

— Мне сюда, — преодолевая страх, девочка указала на подвальную дверь.

И задудел шутовской мотив. Скрипочки, трубы, кларнеты, тромбоны, виолончели, бубны, пищалки и литавры заиграли громовую, разнобойную музыку.

Жужики отскочили от Майки, словно это она звучала, как целый оркестр.

А может, так оно и было? Ведь о маленьком приключении Майки известно только с ее слов, а она — всем известная фантазерка…

— …И тут я поняла, что это играют гимн страны в мою честь, — так она позднее описывала друзьям свой триумф, а для верности его даже надудела. Ехидный Кропоткин сказал, что гимн старый и его уже давно не играют, потому что «символ тоталитаризма выброшен на свалку истории».

Девочка оказалась права, а мальчик, хоть и был отличником, попал пальцем в небо. Или сел в лужу — смотря с какой стороны глядеть. Через пару лет после описываемых событий старинный гимн взяли из того места, где он прежде хранился, отряхнули, вычистили, и теперь он часто звучит на разных торжественных мероприятиях с участием высоких гостей. И каждый раз, когда Майка слышит этот гимн, ее сердце ёкает, совершенно как тогда, в десятилетнем возрасте…

Девочка стояла возле двери, выкрашенной в тускло-зеленый заборный цвет, и готовилась одолеть последний рубеж. Сделать шаг в неизвестное будущее, которое выбрала себе сама. Что-то сложное происходило внутри — она и чем-то гордилась, и о чем-то жалела, и страшилась чего-то.

— Самый настоящий форс-мажор, — рассказывала потом Майка, а ехидный Кропоткин…

Да, ну его, надоеду.

— Пора, — шепнул Никифор.

Майка дернула дверь.