Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки

Школьница взрослела.

— Запомни, доча, настоящие таинства свершаются вдали от посторонних глаз, — хрипловатым шепотом поведала Алла Пугачева. — Они происходят за закрытыми дверями, пока другие еще только спят и видят. От меня — тебе. Весенней девочке — осенний поцелуй, — как священное заклинание произнесла Дива.

Она приложила губы ко лбу ребенка.

Майка зажмурилась…

Грянул долгожданный гром, и они очутились в самом центре чудесной грозы. Где? — точнее Майка сказать не смогла.

Здесь все текло, переливалось, меняло состав и свойства — это было похоже одновременно и на косые лучи, которые пронзают небеса, и на облака, которые гонит ветер, и на бурливое течение воды, и на движение прочих материй, которые для Майки так и остались непостижимыми. В какой-то момент девочке показалось, что она находится в самой глубине математического урагана: нули и единицы выстраивались в многозначные ряды и сворачивались в многосложную спираль, которая тянулась совсем уж по особому — то сжималась, то расширялась…

Майка не сумела бы описать места, в котором они оказались, но запомнила ощущение: в тот миг, в грозовых раскатах, лицом к лицу с Примой, ей казалось, что она держит руку на пульсе мира, понимая каждое его движение.

Дива и Дивочка угодили в самый Центр мироздания.

Майка навсегда запомнила его переливчатую пульсацию — переменчивую, многоголосую, полнозвучную… То четкую и ясную, как летний полдень, то темную, смазанную в полночный морок.

— Видеть таланты — это лишь часть дара даров, — заговорила Дива. — Очень малая, хоть и значительная. Зная способности людей, можно видеть и дальше, и глубже…

— Получается, я могу… — договорить Майка не посмела.

— Именно так и никак иначе! — признала Дива. — Ты способна быть впереди, иногда чуть-чуть, всего на полшага, а иногда далеко-далеко от всех, — она говорила, как пела. — Кто-то еще радуется солнцу, а ты уже чувствуешь бурю. Прочие жмутся под зонтиками, а ты вовсю ликуешь, потому что ясность для тебя уже наступила. Ты сможешь видеть дальше, чем все остальные; глубже, чем кто бы то ни было. Ты — впереди. Не совсем здесь. Не на острие пирамиды, а уже над нею, в настоящем полете.

У девочки закружилась голова. Ей показалось, что она стоит на крыше дома и смотрит вниз, там, откуда все кажется, мелким, маленьким и смешным. Она знала, что мелкость эта обманчива, а высота опасна. Но ей почудилось, что она может летать, и от этого захватывало дух.

— Непросто иметь такой дар, ой, как непросто, — продолжала Дива. — Над ними — Особыми — смеются, их боятся, а в давние годы их даже сжигали на кострах.

Течения материи вокруг Дивы и Дивочки взметнулись вверх. Теперь Майка увидела себя в самом центре холодного огня.

— Их немного. Очень немного, — говорила Прима. — Была среди них и несчастная гречанка Кассандра, словам которой никто не верил, и француз Нострадамус, слова которого сбываются по сей день. Они напоминают о себе редко. Для рождения им требуется напряжение времени и тягота места. Они возникают из трудностей, которые вот-вот должны привести к итогу.

— Какому итогу? — у Майки запершило в горле.

— Какому-нибудь. Они являются накануне бурь — больших и малых. И потому иным кажется, что именно они — Особые — их и созывают.

— Я не умею, — поспешила сказать Майка.

— Еще не умеешь, — признала Дива. — Но корявки-веточки вырастают в деревца. Ведь все меняется так быстро. Кажется, еще вчера малышка глупо таращила глаза, а сегодня она уже видит то, что другим недоступно. Ребенок растет, а его дар расцветает. Куколка превращается в бабочку, а непростая девочка становится Особой…

Прима умолкла.

Над ними грохнуло и посветлело. Гроза расползлась, как старый пуховый платок.

Майя сознавала: началась новая глава.

Особа-я.

…Алла Пугачева сидела на своем стульчике, а Майка Яшина стояла перед ней, так и не взлетев, хоть ей того очень хотелось.

— Спасибо, я благодарна, — сказала девочка. — Я буду…

Она хотела произнести что-то торжественное, громкое, чтобы ее слова были не менее пышными, чем покои Примы. Но, как обычно бывает в таких случаях, у нее лишь перехватило дыхание.

— Мы знаем, кем ты будешь, — сказала Прима.

В ее голосе Майке послышалась печаль. О чем могут печалиться примадонны? Этот вопрос девочка оставила на потом. Вот вырастет и все сама узнает.

— Благодарности не жду, — сказала Алла Пугачева. — Я не торгую благими делами. Я дарую их достойным.

Она взобралась на стул и, взмахнув крылами своего обширного наряда, с шумом обрушилась назад — в пенную ванну.

Белоснежные горы поглотили Приму без следа.

— Дивная, чудная, неповторимая… — произнес Никифор, решившись высказать, наконец, свой восторг.

«…И все мои печали под темною водой…», — прозвенел в голове Майки восхитительный голос.

— Оставьте меня. Приемный покой исчерпан. Я устала, — сквозь пену произнесла Дива.

Майка и Никифор поспешили исполнить приказание.

И снова жужики заскакали в цветных обручах, разгоняя их до невиданной скорости. Майка с верным Никифором неслись по притихшим чудесным залам.

Они возвращались: мимо комодиков и креслиц, мимо картин и витых люстр, мимо опустевшей красоты — прочь, все быстрей и быстрей, словно боясь куда-то не поспеть.

— Подождите! Постойте! — попытался догнать их истошный крик. За ними гнался невесть откуда взявшийся Варкуша. — Фотография! Девять на двенадцать! — надрывался он, спеша исполнить свой профессиональный долг. — На память! Эксклюзив! Номерная звезда! Сенсация!

Хлопнула дверь, заглушив неуместный вопль — и вот Майка уже стояла под куполом синего неба. В лучах утреннего солнца теперь все выглядело еще новей, чем пятью невероятными минутами ранее…

Никифор смущенно пощипывал себя за бородку. Жужики ликовали.

— Осенний поцелуй, после жаркого лета, — голосом Никифора мурлыкал Ратла.

— Марш-марш левой. Марш-марш правой, — весело булькал Мойсла. Он будто хотел порадовать Майкиного папу.

А Майке взгрустнулось.

Она стояла перед домом, на вид родным, но не знала, может ли туда войти.

«Несправедливо», — подумала девочка.

Вот уже целую вечность она прогуливает школу, знакомится с посторонними, переживает приключения, а родители и носом не ведут… Где они? Где семья? Где школа? Где общественность? Неужели до нее, всего-то десятилетнего ребенка, никому нет никакого дела?!

— Маюшка, домой! — тихий голос прервал негодование девочки. Он был мелодичный и ласковый. Мамин.

Майка огляделась и разочарованно вздохнула: ее утешал участливый Ратла.